Пейзаж с парусом

И еще он помнил: Воркун сидел на скамейке ссутулившись, надвинув кепку до бровей. Всегдашний его окурок погас, но он упорно чмокал губами, вроде курил. Мальчик стоял рядом, ждал, чем кончится возня рулевого с изжеванным окурком.

То, что за минуту до этого говорил Воркун, показалось нелепым, смешным. Мальчик был уверен: вот он, наконец, выплюнет свою соску и скажет, что шутил. Ну в самом деле: появился вдруг в клубе, подозвал к скамейке возле клумбы с петуньями, где мало кто ходит, и с заговорщической, особой хрипотцой сообщил, что, несмотря на занятость, будет регулярно ходить на тренировки. Пусть это усложнит его поступление в водолазную школу, но он ни под каким видом не допустит, чтобы матрос с его швертбота якшался с «этим» немцем. Нет, он, конечно, ничего не говорит — Шульц классный яхтсмен и инженер толковый, буера знатно конструирует. Он, Воркун, бывал зимой в клубе, буера тут в эллинге строили — под парусом по льду гоняться, так тот, Шульцев, два приза сорвал, это факт, тут ничего не попишешь. И пусть, пусть своими делами занимается, но зачем он к нему, к Жеке, пристает, спрашивал Воркун мальчика и сокрушался: не нравится ему это, нечисто тут. «И все, заметь, при яхтах, поближе к Кронштадту. Лучше бы с лекциями выступал, делился опытом классовой борьбы. Лучше, правда?» — «Он делился, — сказал мальчик. — Со мной делился, рассказывал, как его нацисты били, прямо до смерти, и как бежал из концлагеря, он потому и уцелел, что яхтсмен. Плыл, наверное, километров пять в открытое море, и там его подобрало рыбачье судно, ему дали шлюпку, и он под парусом ушел в Швецию, а оттуда перебрался в СССР». — «Это так, — согласился Воркун и снова принялся за свое: — Но к тебе-то, Жека, он чего прилип? С другими что-то не очень. И чему научить вознамерился? На шлюпке бежать? Так тебе не надо, к нам вот бегут, а мы у себя дома».

Воркун расстался наконец с окурком, вытащил новую папиросу из пачки. Прикуривая, внимательно посмотрел в сторону берега, на швертбот, стоявший с этой весны как равный среди других яхт у причального бона.

— Ничего, — сказал рулевой, притоптывая спичку ногой.

— Что ничего? — спросил мальчик, все еще надеясь, что Воркун подыщет иную тему для разговора или оценит Шульца с какой-нибудь другой точки зрения.

— Ничего судно содержишь. Привел. И гляжу — борта покрасил. Краску-то где брал? Стеклышко, а не судно!

— Это все немец, — сказал мальчик. — Он.

— Брось. Ребята сказывали, сам возился, школу даже пропускал.

— Врут твои ребята. Врут. От зависти. Ты вот числишься рулевым, и что? Чему ты меня научил? А я с Шульцем в лавировку ходил, могу повороты делать. — Мальчик умолк на секунду и поправился: — Наверно, теперь и повороты смогу сам делать. А с тобой еще два года воду бы вычерпывал.

— Ну ладно, ладно! — перебил Воркун и взмахнул рукой, как бы подтверждая, что свою решительность на словах готов доказать делом. — К иностранцам тебя тянет, так и скажи! Есть такие — им все заграничное подавай.

Мальчик мотнул головой, словно отстраняясь от легкого, но обидного удара. Он хотел возразить Воркуну, сказать в ответ тоже что-нибудь обидное, посильнее, чем получилось раньше, но понял, что слов у него не хватит, и пошел прочь, опустив худые, угловатые плечи.

Воркун догнал, схватил за локоть.

— Эй, слышь-ка, ты меня не понял. Я ведь тебе что — почему бы тебе и со мной не сойтись, а? Я ведь старше насколько, года на три всего, на четыре. Так это чепуха… Что скажешь, а? Вот и начальник гоняться нас записал. Может, пойдем? Время есть, потренируемся, а потом и махнем. Что скажешь?

Они стояли довольно далеко от скамейки, где начался разговор, и отсюда было близко до швертбота (мальчик сказал про себя: «До нашего с Воркуном швертбота», и удивился, что «нашего» не злит, вполне подходит). Моторный катер поднял волну, и яхта закачалась, отсвечивая светло-голубыми, недавно окрашенными бортами. «А ведь он был прав, водолаз, я шпаклевал, я красил, — подумал мальчик. — Немец только руководил».

— Ну, что скажешь? — снова спросил Воркун.

— Ладно, — сказал мальчик. — Ты только вот что. — Он оглядел Воркуна и быстрым движением сдернул с его рыжей, давно не стриженной головы кепку. — Одно условие: в этом головном уборе ты возле яхты больше не покажешься.

— Гы! — засмеялся Воркун. — Это можно. По всем статьям, с крабом! А ты, Жека, я гляжу, свойский. Недаром немец, того, приметил тебя. Таких примечают!..

Вот как они пошли в гонку, после каких слов. А о гонке потом долго толковали, старались выяснить: как же получилось, что яхта Воркуна пришла первой? Это ведь поначалу считалось, что соревнования пустячные, вроде для новичков. А когда утром катер приволок на буксире яхты из клуба военморов и своим ходом подошли соседи, судостроители, то у собравшихся на берегу не было сомнения, что гонка получится настоящая, мастерская. По судам видели — добротные посудины, да и ребят, которые готовились к старту, знали как облупленных.