Пьем до дна

Смуглое лицо Ванарка потемнело от злобной ярости.

– Ты посмел коснуться суранита! – гневно сказал он. – Тафет!

[Примечание. Спустя немного времени после этого инцидента я понял, что после того, как уменьшился в размерах, стал понимать язык, совершенно новый для меня, понимать так, словно это мой родной язык, за исключением слов, таких, как это, у которых нет соответствия в нашем лексиконе. Иногда в последующем я заменяю их названиями объектов и их функций из ближайшими английскими эквивалентами для читателя этих строк (если их когда-нибудь прочтут).]

Я не знал, что означает слово, которое он бросил мне, но понял его намерение. Он назвал меня «парией». Это окончательно вызвало мой слепой гнев. Я отвел руку назад, сжал кулак, чтобы ударить по его ненавистному лицу…

И застыл! Я не мог нанести удар. В этот момент мгновенного паралича я вообще не мог пошевелиться.

В следующее мгновение я зашевелился, но то, что я делал, было гораздо ужасней, чем я вообще ничего бы не делал. Пальцы, которыми я держал плечо Ванарка, разжались, рука опустилась. Я шагнул назад, согнул плечи. Моя левая рука, которой я собирался ударить смуглого человека, протянулась горизонтально вперед, пальцы растопырились.

– Гор Сура! – Эти звуки сорвались с моих губ, но клянусь, созданы они были не моим мозгом. И следующие слова за этим необычным приветствием. – Прошу прощения, хозяин.

Хозяин!

Я поднес руку к голове и откинул покрывавший ее капюшон. Я презирал себя за этот послушный жест, за бесхребетное извинение, жест покорности презрительному приказу Ванарка. Я, настоящий Хью Ламберт, к этому жесту не имею никакого отношения. Какое-то неосязаемое, бестелесное принуждение овладело мной; чужая воля заменила мою – здесь, в пределах озера Ванука. Мой гнев на мгновение освободил меня от этой чуждой воли, но теперь она снова овладела мной. Теперь я осознал всю ее силу, потому что впервые непосредственно вступил в конфликт с нею.

Конфликт? Да не больший конфликт, чем между марионеткой и кукольником, который тянет за нити. Но за одним исключением. То или что господствующее надо мной, укравшее у меня мое тело, даже мой язык, не смогло уничтожить мой мозг.

И мою душу. Я мог быть в ужасе, в страхе перед тем, что со мной произошло. Но я не был завоеван. Я не покорился и не покорюсь, пока сохраняю хотя бы каплю разума. Я поклялся себе в этом, стоя бессильно перед чужой волей.

* * *

Я еще снимал одеяние, служившее жабрами во время ужасного погружения, когда скрежет камня о камень заставил меня повернуть голову к стене, противоположной той, через которую мы прошли. Появилась вертикальная щель, она быстро расширялась, и шлюз открылся в противоположную от озера сторону.

– Гор Сура!

На месте исчезнувшей стены появилась фигура, протянувшая горизонтально руку в приветствии, сжав пальцы с перепонками.

– Гор Сура! – ответили мы, повторив этот жест. Ванарк добавил имя: – Талим!

Второй суранит, которого я увидел, был молод, просто мальчишка. Если не считать непропорциональной по сравнению с конечностями большой головы, он мог бы быть одним из мальчиков из моего лагеря. В нем была та же гибкость, то же рвение, та же радость жизни. Он быстро посмотрел на меня черными глазами, и в них мелькнули интерес и возбуждение. Потом глаза опустились, и Талим попятился, пропуская нас. Мы молча прошли.

И все же между Талимом и моими мальчиками, помимо внешних отличий, была еще одна фундаментальна разница. Ни один из моих мальчиков не проявлял бы такой униженно покорности, буквально окутывавшей Талима, когда он попятился в нишу в стене длинного туннеля, в который мы прошли.

Я забыл о Талиме, забыл о негодовании собственной покорностью, с которой следовал за Ванарком, когда туннель кончился и мы вышли на узкий, похожий на полку карниз на стене колоссального утеса…

Как ни высоки Гейдельбергские горы, они кажутся ничтожными по сравнению с этим гигантским утесом. Насколько он возвышается над нами, я не мог сразу определить, потому что смотрел вниз и был охвачен невероятным волнением и возбуждением.

Внизу тянулся ландшафт, миля за милей, до другого затянутого дымкой грандиозного утеса. Я видел внизу холмы и долины, видел прямые дороги. Видел отдельные изолированные дома и группы домов, которые можно было бы назвать деревнями; были и две группы побольше, одну из них даже можно назвать городом из моих снов.

Я был слишком высоко наверху, чтобы разглядеть подробности или даже отдельные здания. Но у меня создалось впечатление об отличии от мира вверху.