– Я мог бы войти, но опять видеть, как она дрожит от отвращения, пытаясь защититься; да и что могу я еще сказать или сделать ей? Я не могу объясниться. Ей известно все, что я собирался ей открыть. Да, но ты сжег ее на жестоком огне своими словами; это твоя торопливость, твоя торопливость погубила ее, Пьер!.. Нет, нет, нет!.. Кто перенесет спокойно такую беспощадную весть? Если надобно кого зарезать и сие неизбежно, так нож убийцы должен разить быстро! Эти занавески скрывают ее от меня; так пусть и ее прекрасный образ будет скрыт ими в моей душе. Спи, спи, спи, спи, ты, ангел!.. не просыпайся ни для Пьера, ни для себя самой, моя Люси!
Шагая быстро и не разбирая дороги, Пьер столкнулся с каким-то путником, который шел в другую сторону. Тот замер в изумлении; и, подняв глаза, Пьер узнал слугу из своего имения. Та торопливость, коя толкала его под руку во всех нынешних поступках, вновь воспрянула в его душе и завладела им. Не обращая внимания на испуганный вид слуги из-за этого столкновения с молодым хозяином, Пьер приказал ему следовать за собой. Направившись прямо к «Черному лебедю», маленькому деревенскому постоялому двору, он вошел в первую же свободную комнату и, предложив слуге присесть, позвал хозяина постоялого двора и спросил у него перо и бумагу.
Если в час небывалого страдания им выпадает такая подходящая возможность, то люди определенного склада ума находят своеобразное истерическое облегчение в сумасшедшем разгуле черного юмора, который пленяет их именно тем, что никоим образом не подобает их ситуации, невзирая на то что они очень редко направляют свои остроты по адресу тех особ, кои как раз таки непосредственно связаны с причиною или же следствием их мучений. Любой философ скажет вам с невозмутимою строгостью, что поведение это есть не что иное, как кратковременный приступ безумия; и, возможно, все так и есть с тех самых пор, как в неумолимых и нечеловеческих глазах единственной первопричины всякая скорбь без изъятия – не важно, на нашей ли она совести иль на совести других, – выглядит абсолютнейшим безумием и безрассудством.
В записке, кою теперь писал Пьер, было следующее: