Перед бурей

Мне шёл шестнадцатый год, когда случилось происшествие, изменившее нашу жизнь к худшему: отцу дали должность казначея полка. Это назначение, ввиду характера моего отца, было ни с чем не сообразно, вопреки здравому смыслу, и только поздней мы узнали, кому и почему мы были этим обязаны. Вы представляете, что оно значило? Огромная сумма казённых денег – около ста двадцати тысяч – находилась в распоряжении отца в течение месяца, и только каждое пятнадцатое число он сдавал отчёт, и если был остаток, представлял его наличными. Выплата жалованья солдатам занимала недели, многие из офицеров были богаты и не спешили за жалованьем, и у отца на руках всегда были большие деньги. Теперь отец играл уже с полным безумием – на все сто тысяч, и уже не в офицерском собрании, а в городском коммерческом клубе, не с джентльменами, а с отъявленными игроками, и клуб тот закрывался лишь в пять часов утра.

Мы вступили в трагическую полосу жизни, в пятый акт нашей драмы. Отец то выигрывал, то проигрывал огромные суммы. Мы не жили, мы, трое, как бы ходили по канату, на большой высоте, с наготою, открытой для всех, улыбаясь, замирая от страха, но весело размахивая над головою нарядными пёстрыми зонтиками. Идя в клуб, отец брал у нас всё большие суммы. На отца, как на скаковую лошадь, ставили крупные пари: уцелеет ли он, вывернется ли он к пятнадцатому числу? Мы развлекали весь город нашим несчастием.

Человек может бесследно забыть о счастье, о горе? Никогда! Прошли годы, но и теперь я не могу спокойно смотреть на цифру пятнадцать в календаре. Увижу – и прошлое поднимается передо мною: кажется, будто все предметы в комнате вдруг снимаются с мест и движутся на меня, и мне кажется, я теряю сознание.

У отца почти всегда недоставало денег для сдачи отчёта. Но сколько? Но где взять? Отец шагал по комнатам, взъерошенный, небритый, страшный, и, толкая стулья, кричал:

– Бог знает что! Считаю, считаю – недостаёт денег! Китти! Саша! Что вы можете дать мне до послезавтра?

Недоставало сотен, затем и тысяч. Бывало и такое пятнадцатое число, что мы оставались в пустой квартире: всё, кроме трёх кроватей, отправлялось в заклад и на рынок. Не раз случалось, что в домах, где я давала уроки, купчиха вдруг милостиво мне говорила:

– Вот вам деньги. Следует получить двадцать третьего, но даю вам раньше, завтра – пятнадцатое число. – И она улыбалась мне понимающей улыбкой.

И удивительно, чем унизительнее становилось наше положение, тем крепче, тем упорнее мы держались вместе – все трое. Нас соединяла не только любовь, нас сковала цепью наша монолитная гордость. Жестокой ценой мы платили за это, но никто в городе не держал головы выше. Я росла очень красивой и уже тогда окружена была мужским восхищением. Поглощённая нашей семейной драмой, я совершенно не думала о любви. На восторженные приветствия отвечала высокомерным кивком, на комплименты – холодным взглядом. Письма я разрывала, не читая, подарки отсылала с Иваном обратно. Но кто-то неизменно и анонимно присылал мне цветы, в цветах – единственно – дом наш не имел недостатка, и Иван умудрялся иногда даже продать кое-какие из них. И я так помню мою раннюю молодость: пустой дом, всюду редкие оранжерейные цветы, я голодная, и от их аромата у меня всё кружится и кружится голова, и мне кажется, я падаю в обморок.

Высшим моментом, разрядом нервной напряжённости бывал момент, когда отец появлялся из своего кабинета похудевший, осунувшийся, но радостный и срывающимся голосом восклицал:

– Готов! Всё в порядке! Иду в канцелярию сдавать отчёт и деньги. Иван, шинель!

Мы хватались за стены, за мебель, чтобы не упасть. Трясущимися руками подавал Иван военную шинель, отец не попадал в рукава. Всё кружилось, всё колебалось, всё шаталось вокруг! Спасены! Мы были спасены на месяц.

С гордо поднятой головой шагал мой отец в канцелярию: честный офицер! честный человек!

Едва закрывалась за ним дверь, нас покидали силы. Вопреки правилам поведения, Иван не стоял навытяжку, но в изнеможении опирался о стену и как-то всхлипывал от радости. Мать со стоном падала на первый попавшийся стул. Я бежала к ней, и, обняв друг друга, мы тихо плакали, не то от радости, не то от горя.

– Саша, Саша! – шептала мать. – Я лягу. Теперь я отдохну.

Я бережно укладывала её в постель.

– Посиди около меня, – шептала она, – дай мне твою руку. – И затем, как бы проваливаясь куда-то, засыпала могильным, каменным сном. Так она спала каждое пятнадцатое число.

Вы видите, чем была наша жизнь? Я рассказываю вам – и она властно встаёт передо мною: не забытая нисколько, горячая, страшная.

Теперь, уходя в клуб, отец иногда проверял, заряжен ли револьвер, затем запирал его в ящике стола, а ключ брал с собой.

Случилось всё как и должно было случиться. Судьба, наигравшись нами вволю, одним взмахом разрушила наш карточный домик.