Перед бурей

– Вы хотите сказать, – заговорила Саша, волнуясь: – «Что о н а может знать о свободе, раба и в доме родителей, и в доме мужа?» Да, вы имеете полное право так обо мне думать. Но ч ь я же я раба? Раба – ч е г о? Не полковника Линдера, конечно. Я – раба м о е й г о р д о с т и. Я – в плену у данного мною слова. Это не одно и то же. Я с а м а отдала себя в рабство, но и уничтожу рабство моё – если я захочу. Не спешите жалеть меня. Мы с Линдером оказались под пару: и я, и мой муж, – мы оба тираны. В нашем доме трудно сказать, кто п а л а ч и кто ж е р т в а. У нас только методы разные. Он следит, подозревает, ищет. Он хотел бы уличить меня в низости, в измене, чтобы иметь право сказать: «Я ожидал именно этого: дочь игрока, дочь вора, продавшего своего единственного ребёнка; дочь матери, способной на подобное унижение… чего же и ожидать было?» Он не прощает мне ни моей гордости, ни моей силы. О, с каким удовольствием потащил бы он меня в полицию, как охотно обвинял бы в суде! Но я стою нашего торга – его десяти тысяч. Я неизменно оказываюсь выше его подозрений, и с каждым таким открытием он становится злее. Есть много способов безнаказанно отравить человеку жизнь, – сказана она холодно и жёстко, – для мужа я пользуюсь всеми.

Она замолчала. И Жорж не говорил ничего.

– Я – дочь моего отца, – тихо сказала Саша. – Дочь игрока, я буду играть лишь на огромные ставки.

Надо было, наконец, ответить что-то.

– Вернёмся к тому, – начал Жорж, – не находите ли вы, что уходит драгоценное время для игры с огромной ставкой?

– Но… Линдер жив, – сказала она просто.

Неожиданно кольнувшая мозг мысль заставила Жоржа вздрогнуть и быстро взглянуть на Сашу. Его взгляд был встречен спокойным лицом, на котором сияли живые, невинные глаза. Она добавила:

– Я не м о г у изменить раз данному слову.

«Лазурные глаза её отца», – подумал он. В этих глазах невозможно было добраться до тех глубин, где скрыты тайные мысли: они отсвечивали, они отбрасывали свет, не допуская к себе.

А Саша уже смеялась. В ней поразителен был переход от одного настроения в другое. Неожиданное в первый миг, оно затем оправдывалось её главной, основной темой, как симфония сложной музыкальной композиции.

– Помилуйте, Георгий Александрович! Я сказала, что полковник Линдер может умереть, – и вы вздрагиваете, и в ваших глазах ужас! Вы так его л ю б и т е? Или вы полагаете, что он бессмертен? Он больше чем на двадцать лет старше нас с вами, он пьёт, курит, он раздражителен, он не очень воздержан в еде. Поверьте, и его жизнь не сладка. Я уверена, он жалеет, что женился на мне. Моё поведение делает его всюду комической фигурой: и дома, и в обществе, перед прислугой, перед его детективом – везде. – Она задыхалась от смеха. – Вы знаете, он подкупает чужих слуг, чтоб следили, он нанимает сыщиков, настоящих, специалистов… и не находит н и-ч е-г о! Детектив!

В камине ярким огнём вдруг вспыхнуло обуглившееся полено и со зловещим шипением рассыпалось, взлетев фонтаном сверкающих искр. Саша вздрогнула.

– Я женщина безупречная, – сказала она гордо, и голос её звучал холодно и жёстко.

Георгий Александрович чувствовал себя всё более неловко и неуверенно. Он подошёл к камину и молча приводил в порядок распавшиеся поленья и головни. Он слышал, как за его спиною Саша грустно вздохнула и заговорила чуть слышно, печально и медленно:

– Вот т а к я живу… И всё это казалось мне правильным. Но сегодня пошёл снег… Я ещё никогда не видела такого снега. Я всё бродила бесцельно по комнатам. Я останавливалась около окон, наблюдая, как под снегом преображается мир. Я раздумывала о всей моей жизни. И мне показалось, что я не живу. Какая-то малая, незначительная часть моего существа живёт за меня. Она взяла верх надо мной, эта часть, и командует, а остальное всё ей повинуется слепо. Разве это я? Разве нужна мне т а к а я жизнь? Мне показалось сегодня: я больше н е м о г у жить в моём доме. С вами случалось это?

– Со мной? – воскликнул Жорж, но тут же старательно сдержал и свой порыв, и свой голос. – Со мной это случается каждый день, каждое утро, как только я просыпаюсь. По моим сведениям, это же случается и со всеми офицерами нашего полка, возможно, и со всеми людьми в мире. Но в военной школе в нас воспитали уверенность, что человек измеряется способностью подчиняться дисциплине и принятому порядку. Я встаю – и живу, как мне предписано.

Она делала вид, что не слушает, не следит за его словами, продолжая:

– Но вот сегодня мне в голову пришла мысль: а что, если я умру первой? Что тогда? Что тогда? – почти крикнула она гневно, обращаясь к нему, как будто ожидая, что он может ответить на этот вопрос. – Неужели… – она говорила теперь, почти задыхаясь от волнения, – я – с моей гордостью! – так и умру рабой? Сегодня во мне поднялось возмущение. Мне хотелось уйти, уйти сейчас же… И я подумала… я искала бесстрашного человека, кому рассказать…

– Бесстрашного? Это не трудно: в полку у нас много бесстрашных офицеров, начиная с вашего мужа.