Перед бурей

– Иду я по Садовой улице в мои часы – по магазинам. Нет, представьте, это уже открытый бунт, анархизм! Где власти? Где полиция? Почему они спят? Так вот, иду я по Садовой улице и делаюсь невольной свидетельницей такой гадости… Клянусь, всякое слово моё будет истинной правдой. Я иду по Садовой улице, а впереди – Александра Петровна Линдер. В шиншилях, конечно. Натурально, я замедляю шаг, чтоб держаться за нею, чтобы избежать этой недопустимой встречи лицом к лицу. Идём. Она идёт не торопясь, что и понятно: куда ей торопиться? Мужа нет, общества нет, дома своего нет, да и Мальцева тоже нет. Она идёт, идёт да и остановится… Моё положение! И я иду, иду да и остановлюсь. Она опять идёт да и остановится у окна магазина. И я вынуждена остановиться у предыдущего, незаметно наблюдаю, когда же она двинется дальше, – я попала в безвыходное прямо-таки положение. И вдруг!.. Вдруг самый настоящий бродяга, оборванец, вор, возможно, убийца и уж конечно пьяница, перебегает – понимаете: в калошах на босу ногу, – он перебегает улицу и прямо к ней. Он кричит ей в лицо: «Звезда ты моя, Ярославна!» – и стоит и глядит на неё как вкопанный, загородив дорогу. И она стоит, и я за нею стою. И пьяница восклицает ей в лицо: «Красавица! Так ты и есть Саша! Впервые вижу, но узнаю! Привет тебе, краса России! Царствуй!» У меня подкосились ноги. Дальше: вы думаете, она испугалась? пыталась бежать? звала полицию? Вы думаете, она обратилась к прохожим, прося защиты? Два-три господина тоже остановились неподалёку, прилично одетые, из общества. Ничего подобного. Разбойник между тем, сняв дырявую грязную шляпу, поклонился ей низко, головой почти касаясь тротуара (я зашла сбоку, смотрю). А она? Улыбнулась ему на это, словно перед нею старший секретарь английского посольства. «Благодарю, – говорит, – на добром слове!» И – о боже! – открыв свою сумочку, ту, знаете, серебряную с сапфиром, вынимает, протягивает ему рубль: «Выпейте за моё счастье!» Но как протягивает рубль! Словно за молебен архиерею! «Звезда! – восклицает убийца. – Не только ты красивей всех женщин, но и всех их добрее!» Боже, и я стою, и я вынуждена всё это видеть и слушать! И вот бродяга, размахивая рублём, обратно бежит через дорогу – пропьёт, конечно. Итак, Саша пустилась поощрять пьянство! Мало ещё пьют в России. Она стоит и смотрит вслед ему с весёлой улыбкой… Не нахожу слов… Боялась, будет со мною припадок… упаду там же, на Садовой улице. У меня дочери девушки… в городе, где такое бесстыдство. Но Бог помог, собралась с силами и говорю уже прямо в лицо Саше: «Мадам, позвольте пройти! Хотя тротуары и принадлежат вам, но д н ё м ими пользуются и другие… позвольте…» «Ах, извините!» – восклицает Саша, сторонясь, но это слово говорит так просто, будто до этого с ней ничего не случилось. Не выдержав такой наглости, я, как бы удивившись, воскликнула: «О, это вы, госпожа Линдер!» «Да, это я, – ответила опять так просто, что это было прямые уже оскорблением, и добавила: – Доброе утро, госпожа Майндорф». «Не считаю возможным разговаривать с вами», – отрезала я и пошла. Отойдя немного, я обернулась, желая увидеть, какое это на неё произвело впечатление. И что же? Она стояла и смеялась. Да, её надо в ы с л а т ь из города… этапом, с позором… Как она смеет, нет, как она смеет позволять себе всё это… столько свободы, когда мы все здесь, мы здесь живём. Да её в клетку…

За несколько дней до отъезда Саша прислала письмо Головиным, прося разрешения зайти попрощаться с ними.

– Но как это бестактно! – возмутилась генеральша. – Она просит разрешения зайти именно к нам. Зачем? Мы никогда не были близки с Линдерами. Надо отказать, найти какой-либо предлог.

– Но если мы откажем, не будет ли это похоже, не будет ли это подтверждением, что мы имеем какие-то подозрения… что у нас по отношению к ней какая-то обида из-за Милы! Это было бы унизительно для нас. Я думаю, лучше её принять.

– Хорошо, примем. Но надо удалить Милу, чтобы она даже и не знала о визите. Они не должны встретиться. Это будет уж слишком.

– Да Александра Петровна и пробудет минут пять, не больше.

Но Миле суждено было и узнать о визите, и встретиться с Сашей: Полина приложила руку. Она переделывала приданое Милы: выпарывала метки, перекрашивала, распарывала. Из венчального она сделала три платья разных цветов – но без ведома Милы, с согласия генеральши.

– Вот теперь ваш цвет, – шептала она, раскладывая перед Милою платье. – Слегка пепельный оттенок очень вам к лицу: оттеняет.

Полина, услыхав, что «посыльный принёс письмо» – значит, что-то специальное, не по почте, – подкралась и подслушала последние фразы разговора Головиных.