Передышка

или врач, не берусь судить. Знаю только, что это подлость. Если бы вы знали мою

дочь, вы бы поняли, что я хочу сказать». Я глядел на него во все глаза, но он не

124

обращал внимания. «Подлость — убить такую девушку. Она, как бы это вам

объяснить, она была чистая и в то же время земная, чистая в своей любви к жизни.

Она была необыкновенная. Я всегда считал, что не заслуживаю такой дочери.

Мать — другое дело, Роса — она настоящий человек, она способна выстоять. А

мне недостает решимости, веры в себя. Вы думали когда-нибудь о

самоубийстве? Я — думал. Только не могу. И на это тоже не хватает решимости. По

своему душевному складу я — настоящий самоубийца, а выстрелить себе в висок

недостает воли. Быть может, дело в том, что мысль моя подвластна стремлениям,

обычно живущим в сердце, а в сердце роятся чувства, изощренные, подобно

мысли». Он снова застыл, глядя на фотографию, держа на весу утюг. «Вы

обратите внимание на глаза. Видите, она смотрит, она все равно смотрит, хоть и не

положено, хоть она и мертва. Мне кажется даже, она смотрит на вас». Я не отвечал.

Я задыхался. Он наконец умолк. Потом сказал, осторожно складывая брюки: «Ну

вот и готово. Прекрасный материал, совсем без ворса. Смотрите, как хорошо

гладится».

Вторник, 18 февраля

Не пойду больше в дом триста шестьдесят восемь. Не могу, просто не могу.

Четверг, 20 февраля

Я давно не встречаюсь с Анибалем. И ничего не знаю о Хаиме. Эстебан

говорит со мной только на отвлеченные темы. Вигнале звонит в контору, я прошу

сказать, что меня нет. Никого мне не надо. Только разговариваю иногда с дочерью.

Об Авельянеде, разумеется.

Воскресенье, 23 февраля

Сегодня впервые после четырех месяцев был в квартире. Открыл шкаф.

Пахло ее духами. Но не в этом дело. Дело в том, что ее нет. Я живу по инерции, и

кажется мне, что между инерцией и отчаянием разницы никакой.

Понедельник, 24 февраля

Heт сомнения, что господь судил мне убогую долю. Даже не злую, просто

убогую. Нет сомнения и в том, что он даровал мне передышку. Сначала я

125

сопротивлялся, не хотел верить, что мне послано счастье. Сопротивлялся всеми

силами и наконец сдался — поверил. Но то не было счастье, а всего лишь

передышка. Теперь я вновь обречен своей доле, еще более убогой, чем прежде, еще

более.

Вторник, 25 февраля

С первого марта перестану вести дневник. Жизнь потеряла смысл, стоит ли

писать об этом? Только об одном мог бы я писать. Но я не хочу.

Среда, 26 февраля

Как она мне нужна! Главное, чего я был лишен раньше,— это вера. Но

Авельянеда мне нужнее, чем бог.

Четверг, 27 февраля

В конторе хотели устроить мне проводы, но я отказался. Чтобы не обижать их,

придумал весьма правдоподобный предлог, связанный с семейными

обстоятельствами. А по правде говоря, я не понимаю, как можно по такому

злосчастному поводу устраивать веселый шумный ужин, где бомбардируют друг

друга хлебными шариками и проливают вино на скатерть.

Пятница, 28 февраля

Последний день в конторе. Не работал, конечно. Только и делал, что жал руки

да обнимался. Управляющий просто лопается от удовольствия. Муньос искренне

растроган. Вот я и покинул свой стол. Никогда не думал, что мне будет так легко

выключиться из повседневной рутины. Очистил ящики. В одном нашел ее

удостоверение личности. Она мне его дала, чтобы зарегистрировать номер в ее

учетной карточке. Спрятал удостоверение в карман, сейчас оно здесь, передо мной.

Фотография сделана лет пять назад, но четыре месяца назад она была красивее.

Одно лишь ясно: мать ошиблась, я не радуюсь своим мученьям. Я просто мучаюсь.

С конторой покончено. С завтрашнего дня и до самой смерти все мое время в

полном моем распоряжении. Пришла наконец долгожданная свобода. Что я буду с

ней делать?

126