Перекличка

Я повернула обратно. Но той ночью мне не было покоя. Я остановилась возле хижины, которую мы делили с Галантом, когда Давид был еще жив. Славные были времена: Галант так любил ребенка. И почему все должно было кончиться? Я вспомнила, как он оттолкнул меня, будто я носила в себе какую-то болезнь. Точно так же, как и баас. У двери хижины я задержалась, чтобы заглянуть в прошлое. Те дни в Брейнтихьюхте. Долгий путь в Кейп. Погибший ребенок. Растущая пустота. И вот теперь я тут, и руки у меня связаны. Куда пойдешь в такую ночь?

Я направилась по тропинке к хижине мамы Розы. Многие годы мы ходили по этой тропинке, чтобы просить ее помощи, когда уже ничто другое не помогало. Издалека я увидела, что у нее горит огонь, и по запаху поняла, что она варит травы. Я почувствовала облегчение, глядя, как она, несмотря ни на что, занимается своим делом. Но у нее был гость. Он показался мне похожим на старого Плати. Я пошла обратно. Но не только из-за него: просто я знала, что сейчас мне не помогут ни ее травы, ни ее рассказы и советы. В ту ночь я нуждалась в ином снадобье.

Запруда мерцала в свете луны, неясная пелена воды в темноте. За ней высились горы, их хребты чернели на фоне неба, подобно огромному спящему зверю.

И снова к кухонной двери. Прижавшись головой к гладкой древесине, я долго стояла, стараясь собраться с мыслями. И тут мне вдруг показалось, что я слышу в доме приглушенные голоса, а потом стон женщины. Памела. А с нею баас.

Когда я преследовала тебя, умоляя притушить пожар, который ты сам разжег, убив моего сына, ты оттолкнул меня. Но ты не задумываясь взял ее и насадил в ее лоно белых детей. И потому ты умрешь как грязный пес — ведь ты и есть грязный пес!

И опять к хижинам. Обернувшись, я увидела падающую звезду, прочертившую белый след над домом.

Я не могла больше оставаться одна. Дыхание обжигало мне горло. Я пошла в хижину Ахилла и легла с ним, просто чтобы рядом был живой человек. Потому что я не знала, что делать, и руки у меня были связаны.

Глубокой ночью я услышала приближающийся стук копыт — они возвращались.

Долли

Этот проклятый ублюдок Кэмпфер надул меня. И как меня угораздило поверить этому дерьму? Просто потому, что он работал вместе с нами? Черт подери! Ведь он же белый. А они все заодно.

Когда он заковал меня в цепи, я сказал ему:

— Почему ты просто не удрал, если так боишься? Зачем ты увел меня с собой, мерзавец?

— Ради твоего собственного блага, — ответил он, из чего я понял, что он сошел с ума. — То, что задумал Галант, кончится поражением. Я удержал тебя в стороне от этого. Ты еще скажешь мне спасибо.

— Я никогда никому не скажу спасибо за цепи.

— Потерпи, пока мы не доберемся до Ворчестера. А там я развяжу тебе руки.

— И тогда я сдавлю ими твою цыплячью глотку. И разорву тебя к чертям собачьим в клочья.

Но он не снял с меня цепей. Не моргнув глазом наврал ланддросту, что я сбежал и он поймал меня. А это означало «кошку-девятихвостку» и год в цепях.

— Год — лучше, чем виселица, — сказал мне Кэмпфер. — Если бы я оставил тебя с Галантом и с остальными, тебя бы повесили.

— Если бы ты оставил меня там, наш пожар не погасили бы так легко. Но год пройдет быстро, — сказал я ему. — И тогда я приду за тобой. Куда бы ты ни спрятался, от Кейпа до Великой реки, я изловлю тебя. Тебе не будет покоя ни днем, ни ночью. Раньше или позже я отыщу твой след и пойду по нему. А если я не успею настичь тебя, это сделают мои дети. В тот день, когда ты солгал мне, ты зажег во мне пламя, и оно будет гореть до тех пор, пока весь вельд не сгорит дотла, а вместе с ним и ты.

Онтонг

Долго тянулась та ночь, когда они вернулись из Эландсфонтейна. Тогда все и решилось окончательно. Не в безумии, резне и сумятице следующего дня и не потом, когда убитых увезли в фургоне, чтобы похоронить, а в ту ночь, пока мы сидели в хижине Галанта.

Наутро, когда хозяева укрылись в доме, затворив все двери и окна, я помешал Галанту поджечь дом (он действовал в каком-то исступлении, словно и сам не сознавал, что творит, словно его и не было тут с нами, а когда я заговорил с ним, он казался вроде бы даже удивленным, точно я обвинил его в чем-то таком, о чем он и не догадывался), нехорошо, сказал я ему, сжигать женщину и детей и уничтожать все, когда мы можем поступить иначе. Но моих слов оказалось недостаточно. В нем бушевало какое-то другое пламя, которое мне следовало погасить в ту ночь, а я этого не сделал. И позволил этому человеку, который, возможно, был моим сыном — откуда мне знать это? — сжечь себя дотла. Галант, сын мой, рожденный из лона девушки Лейс, которую я познал.

Они вернулись утомленные, словно после буйной попойки, и с горьким привкусом похмелья во рту. Галант был очень спокоен. Абель сжимал кулаки. Хендрик опустил голову, будто его уличили в чем-то дурном. Тейс угрожающе размахивал саблей, как ребенок, сбивающий палкой головки цветов. Клаас был мрачен. Рой, точно во сне, еле передвигал ноги. Все сидели возле очага. И никто не говорил ни слова.

Наконец Ахилл, стараясь казаться равнодушным, спросил:

— Ну что, убили бааса Баренда?