Перекличка

Когда это случилось снова, та первая бурная радость уже больше не вернулась. Все произошло хотя и без особого желания, но и без сопротивления. Это было не чудо, а всего лишь простая неизбежность. Все было «нормально». Не продолжение самой себя, а защита от будущего. Мечта не умерла, а только, окопавшись, ушла от мира в еще более глубокую нору, оставив еще меньше возможностей для любви и надежды.

Мне запрещалось ездить одной в Хауд-ден-Бек. Бывали только рутинные семейные визиты вместе с Барендом. В первый раз мы поехали туда на свадьбу к Николасу. Я заранее предвидела, что это будет пыткой: Баренд издевательски бахвалился мною, тот человек, его отец, как всегда, толковал о добродетелях больших жен с плодоносным лоном, его мать изо всех сил старалась, чтобы я чувствовала себя «как дома», соседи впивались в меня глазами, пытаясь обнаружить какие-нибудь признаки беременности, хотя мы были женаты всего два месяца. Сесилия с деланной гордостью расхаживала по дому, который был когда-то моим, и, обнажив крупные зубы, улыбалась застывшей улыбкой, словно желая показать всем, что ей вовсе не тесно в тугом корсете, стянувшем ее большое неуклюжее тело, а Николас беспомощно глядел на меня, точно раненый олень, недоуменно ожидающий выстрела, который наконец избавит его от мучений. Все это было невыносимо. Сильный ливень немного приглушил их буйное веселье и разогнал кое-кого из гостей. Но все равно это было отвратительно, хотя и не столь мерзко, как тогда в Эландсфонтейне, где меня окружила толпа неистово ликующих гостей, от которых мне пришлось спасаться за забаррикадированной дверью спальни, сорванной потом Барендом, который вторгся ко мне для первого решительного сражения в нашей нескончаемой войне. Мне тут было не по себе, и, улучив момент, я выскользнула из комнаты. На кухне был один Галант. Остальные рабы разносили гостям мясо и бренди.

Неожиданный островок тишины: в комнатах толпы людей, снаружи льющийся беспрерывным потоком дождь — а в кухне никого, только мы двое.

— Ты что-нибудь ищешь? — спросил он.

— Я ухожу.

— Привести твою коляску?

— Нет, я пойду пешком.

У меня и в мыслях не было уходить, но стоило мне произнести это, как я вдруг ощутила острое желание остаться одной, пусть даже и под дождем. Вот именно — под дождем.

— Нельзя идти пешком в такую погоду, — сказал он.

— Я люблю дождь. — И неожиданно добавила: — Разве ты не помнишь?

Он ничего не ответил. Должно быть, он все забыл. Пожалуй, так оно и лучше; однако в его безучастности ощущалась какая-то неприязнь, словно он перечеркивал не только свои собственные воспоминания, но и то, что — кто знает? — было важным и для меня.

Когда я открыла дверь, у меня перехватило дыхание, и я невольно отступила назад.

— Я же говорил, что ничего не выйдет.

Не скажи он этого, я бы осталась. Но он словно испытывал меня, и я заявила:

— Нет, я пойду.

— Давай я провожу тебя и покажу дорогу.

— Я сама найду дорогу.

— Возьми фонарь.

— Не говори глупостей. В такой-то дождь?

Он угрюмо смотрел на меня, а я стояла, опершись телом о дверь.

— Галант, — мне нужно было как-то пробиться к нему, но, не решаясь просто взять и потрясти его за плечи, я попыталась хотя бы словами выразить свою мольбу, — теперь ты будешь жить тут. Пожалуйста, ради меня, присматривай за этой фермой.

— Хорошо, мисс Эстер.

Меня словно обожгло. Он никогда прежде не называл меня так. Я отвернулась и вышла под дождь, оставив дверь открытой. Буря была еще страшнее, чем я думала. Гораздо страшнее. Когда я, пошатываясь, вышла со двора, кругом была чернота. Казалось, дождь готов смыть всю землю. Я мгновенно промокла до нитки. Отыскала дорогу обратно и, спотыкаясь, добрела до конюшни. В темноте оттуда вырывался наружу пар, тихо ржали лошади, резко пахло мочой. Я хорошо знала лошадей, и, когда заговорила с ними, они тоже узнали меня. Дрожа от холода и сгибаясь под тяжестью намокшей одежды, я наконец обретала долгожданное тепло, прижимаясь к их огромным телам. Я стояла, приникнув к ним, пока не почувствовала, что могу снова поспорить с дождем. В темноте не было смысла седлать лошадь. Я выбрала ту, которую знала лучше других, вывела ее из конюшни, вскарабкалась и легла на нее всем телом, радостно ощущая бодрящую теплоту огромного животного, скакавшего под дождем в ночи, напряженное сокращение мускулов, обманчивую покорность его дикой силы. Несколько раз я почти засыпала на спине лошади от изнеможения и приходила в себя только тогда, когда начинала сползать с нее или когда она неожиданно останавливалась или сворачивала, чтобы преодолеть какое-то невидимое препятствие.

Когда я добралась до Эландсфонтейна, уже светало, наступал новый серый, безрадостный день. Я закоченела и чувствовала, что у меня начинается жар. Баренд, долго разыскивавший меня в вельде, прискакал домой в такой ярости, что ударил меня. Я не сопротивлялась. Не только из-за странной благодати изнеможения, но и из-за необъяснимого удовлетворения, возникшего во мне, — так, должно быть, чувствуешь себя после ночи, проведенной с мужчиной, которого по-настоящему любишь.