Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1

Ах, а какие дни теперь стоят!.. Ну, прямо весна! Дивно, обворожительно… Ходила сегодня гулять… Солнце, тепло, голубое небо и барашки-облачка. Птицы стайками, а скворцы на солнышке уже курлыкают — журчат горлышком. Даже прошлогодние метелочки высохшей осоки по каналам, и то будто ожили, серебрясь в солнце. А каналы сами!.. в них все небо… Голубые дороги, тропки, дорожки… Всюду, где вода, голубеет небо… И тополи не тычутся уже в небо сухими костлявыми ветками, а плавно хлещутся, поводят гибкими, сочными, золотистыми, полными жизни прутиками. Я так люблю это предвесенье. В ту зиму его не было за морозами, но в нормальные зимы эта очаровательная пора — особенность голландской природы.

Я не сравниваю ее с нашей весной, ибо то — несравненно, но нигде в Европе я не встречала такой прелестной весны, именно пред-весны, как тут.

Эти фиолетовые сумерки и такая тонкая прозрачность. Это обилие ив над водой, вдруг оживающих и каких то особенно гибких. Эта масса птиц. И эти цветы, много цветов на окнах. Особенных, здешних гиацинтов, нарциссов. Эти миленькие садики перед домами, начинающие уже сейчас выпускать кое-каких «гостей», какие-нибудь ранние растеньица. Голландия хороша только весной. Особенность облаков и красок воздух объясняют, кажется, действием моря. Но надолго ли хороших дней хватит? Пойдет слякоть и мокро, и трудно будет даже вообразить, что было когда-то солнце. А как в Париже? Я шла сегодня вся в солнышке и думала, что ты со мной. Так ясно думала, что мне и до сих пор кажется, что я с тобой встречалась. У тебя так бывает? От тебя опять давно ничего нет. Ты занят? Я в отчаянии, что ничего не пишу. И не рисую. Хотя силуэты теснятся и перебивают друг друга. Не знаю, за что взяться и не делаю ничего. Да и помех много. Недавно такая драма: как-то приходит работник (А. не ночевал тогда дома) и говорит: «если услышите сегодня шаги ночью во дворе, то не пугайтесь, это буду я, т. к. корова должна телиться, но не понимаю только, почему так рано, ровно на 1 месяц раньше, м. б. перепутали что в записях?» Однако она не отелилась и еще проходила дней 10. И вдруг в один день у нее

все, все признаки немедленного теленья, даже молоко капать стало. Ее вывели на свободное место двора, дежурили ночь. А я не спала и все прислушивалась, не стонет ли. Утром бросилась скорей спрашивать Арнольда: «ну что?» — «Н_и_ч_е_г_о, надо звать ветеринара, корова неспокойна, но схваток нет». Хотя уже что-то течет. Ветеринар сказал, что у нее преждевременное теленье и в животе 2 мертвых теленка. Это — самая лучшая корова. Я, дура, реветь. Не могу. Жалко. Ну, будто человека. Пока обедали мы (1/2 часа) доктор успел все сделать: т. е. проколол пузырь — вынул… одного теленочка. Оказалась ошибка — это был огромный пузырь, который он принял за 2-го теленка, и своей величиной стоял на пути, давил, душил, чуть не удушил теленочка. Сперва думали, что мертвый, но он стал дышать. Его с ложечки кормили, а теперь… такой дуся, только давай, меня съест! Но, увы, бычок. На мясо! Мне жаль их. Понимаю, почему Толстой не хотел есть мяса!

[На полях: ] Цветочком твоим не налюбуюсь, — шикарная, дивного цвета азалия. Живой букет! Дивно.

Ну, целую тебя, дружок. Будь здоров! Оля

Я чувствую себя хорошо. И душевно, и телесно. А ты?

256

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

27. I—11 1/2 ночи

Светик мой Олюночка, эти 2 дня сгорал в азарте работы, закончил «Именины», — в субботу печатается, — _ж_д_у_т!! Всех «Именины» очаровали. Отовсюду слышу. А последняя часть — поздравь! — с таким напором, ни единого слова пустого! Знаю. Пора, получил, кажется, право бранить и хвалить себя. Я ликую. Сегодня Серову днем, прочел ему, — что с ним сталось! — всегда «мямлей». «Это… _л_у_ч_ш_е_е… изо всего „Лета“, всего!» Дурак! Но это, право, с глубинкой. В нем есть — чуткие сразу почувствуют — _д_у_ш_а. Столько я влил в эти 9 страниц машинки! И сколько «картин»! Олёк, я не слабею с годами! Я киплю. — Газет с моим рассказом — _н_е_ _х_в_а_т_а_е_т! Чу-ешь?! Это 4-й кусок «Именин». Я сказал: но эту часть нельзя резать, целиком дайте! Дадут.

Твое письмо последнее⁶²⁷

— восторг! Дурашка, не знаешь ты себя: ты мо-жешь все. Я отвечу по всем пунктам⁶²⁸. И о Ж. Занд. Что она тебе приболела? Твоя прогулка, когда в канал падали капли тумана — чудесно! Кажется бы избранил тебя за твою судорожную трусость! Завтра пишу «Масленицу в Москве». Целую. Ваня

257

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

1. II.43