Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1

Олюночка милая, болею тобой — твоим недугом, и как хочу, чтобы это письмо пришло к горестному по воспоминаниям и до сей поры неизбытым болям душевным, — к 9-му (24.II), дню светлой памяти о. Александра. Мир душе его светлой, мир и твоей — и твоих — душе, дорогая моя Ольгуночка. Нет, ни в чем не упрекну тебя: ведь это все твоя болезнь давит на волю твою, мешает _ж_и_т_ь_ и творить. Оля, все больше убеждаюсь: пока будешь жить в этой ужасной сырости голландской, — не получишь излечения. Климат ее (Голландии) — яд для тебя! Прошу: перепиши (переведи на русский язык) историю болезни, которую посылала д-ру Шахбагову. Я прочту моей докторше, чтобы она вдумалась и дала свое заключение. Но тебе необходимо, по ее словам, показаться здешним знатокам. Она свезла бы тебя к тому или другому — не теряй воли и надежды. Но надо добиться и приехать. Ведь ездит же г. Толен. А ты — 3-й год больна! Разве это не довод?! Умоляю тебя, — для тебя это, не для меня. Поверь: главное для меня — чтобы Ольгунка была здорова! Пусть — в отдалении, только была бы здорова, и тогда ты все наверстаешь. Пришли «историю болезни». Про-шу! — Еще: упроси г. Толена, чтобы он не отказался взять для тебя два-три пакетика. Правда, коробка с шоколадными конфетами довольно большая… но он ее уложит легко, она плоская, еще — «душистый горошек» и — pastilles de Vichy, — тебе очень пригодятся. Конфеты ждут с января, это лучший шоколад, «рождественский», разрешенный срочно к Рождеству Христову. Я был бы рад, если бы Толен взял. М. б. и еще дам пустячок, — разыщу яички, которые тебе так нравятся.

Открытка вышла, кажется, сухая, — я был разбит, подавлен… и тоской по тебе, и следами кончившегося, наконец, бронхита… — если бы не принял в конце января antigrippal — были бы «плохие последствия» — сказала m-lle Krymm. Вернулся аппетит. 10 дней тому взвешивался: 52 кг, за 20 дней — +2. Думаю, что ты так и не принимала antigrippal перед западным Рождеством, а как раз был срок, прошло 3 месяца после приема. Очевидно, ты хворала гриппом, и вот — итог его: снова кровотечение из почки. Пришли же историю болезни.

Снова просят «Неупиваемую чашу» — очень хороший знаток — предприниматель по экрану, г. Дуван⁶⁵⁰, сын известного на [юге] Дувана-Торцова. Он человек с большим художественным дарованием. Это меня успокаивает. Но я решительно возражаю против постановки европейской: и не поймут «Неупиваемой чаши», и нет главной артистки (не найти — нигде!). Только русская женщина может дать Анастасию, — ты права. Ты — могла бы! О, как могла бы! И кто знает…?! Хотят купить права «на Россию»… — надеются, что смогут выполнить года через два. Изучая все данные и связи г. Дувана, — было умолкнувшего, с год уже! — вижу, что что-то начинает изменяться в отношении русского экрана. Дай Бог. Когда большевизм будет раздавлен (помоги, Боже!), жизнь очистится, обновится… — и моя «Неупиваемая» — _ч_и_с_т_а_я — встретит чутких слушателей-зрителей, родных, _ч_и_с_т_ы_х, очистившихся.

Милая, ласточка. Все мое сердце — тебе. Ты в нем всегда. Селлюкрин пошлю с Толеном. Не принимай отсыревшего, он может вредить. Держи, если дойдет, в сухом месте. Принимай без опаски. Целую. Весь твой, всегда твой — Ваня. Хочешь — перепишу для тебя «Трапезондский коньяк»? Сделай-ка из него сценарий! Сколько там — всего!

[На полях: ] Оля, верь: выздоровеешь! Но надо бросить — хоть на год! — голландскую сырость-яд!

Пишу «Пути»… т. е. — вернее — _н_а_ч_и_н_а_ю_ _с_н_о_в_а…

Твой Ванюрочка. Всегда твой.

270

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

8. III.43

Милый Ванечка, несколько дней тому назад, пересилив свое невыносимое состояние и собрав все душевные силы (остатки их), писала тебе. Писала с трудом, только для того, чтобы ты не вздумал воображать с моей стороны какой-нибудь «фортель» за этим молчанием, чтобы не стал снова писать укоров и посулов «осерчать». Я боялась этого. И не могу, и не могла бы, и не смогу их вынести. Я не отправила тебе то письмо, потому что, прочитав его, испугалась того мрака, который бы затуманить мог _т_е_б_я. Оно — это письмо — без всякой искорки жизни… страшное письмо. Ну, не надо. Я и сегодня не могу ничего изменить в себе, но я сдержу это отчаяние и не пущу его наружу. Ванечка, я не знаю что это такое, но у меня больше нет сил. Я и физически больна, конечно.