Читаем Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1 полностью

Неужели тебе милей, если я буду на _в_с_е_ — отвечать — люблю, и — никак не проявлять себя? Как же ты _в_с_е_ тогда можешь узнать во мне? Хорошо, я буду сдержанней, — прохладней, буду омертвлять свою «отдачу»? Знай, Оля, я буду стараться быть особенно чутким, никак тебя не потревожить. Ты мне — неоценима, только бы ты была здорова и спокойней. — Твое письмо от 4–6.Х — о, какой свет, какая любовь, _к_а_к_а_я_… бездонность любви — любимой! — я могу назвать его — «опаляющим» — святою молнией из существа дивного твоего, — такого — знаю! — никто еще не получал — и не получит, — ни в жизни, ни в величайших поэмах Великих. Ты могла, только, — ты… ибо ты — _н_а_д_ всеми женами! Ты уже _в_н_е_ их, ты —…я не могу сказать _к_т_о_ ты. Это можно лишь _д_а_т_ь, _в_ _о_б_р_а_з_е. Я пишу это, не в «мятежности», я — спокойно, из своего тихого «подвала» — беру. Чтобы сказать тебе. Вот в _э_т_о_м — то, в таком, от Тебя, — и есть _з_е_р_н_о_ образа (все во мне растущего) — будущей моей Дари — в «Путях Небесных». Ты его закончишь, (если не я), хотя это о-чень — для тебя-то! — трудно… — ты _

и_з_ _с_е_б_я_ его не сможешь вычерпать. Это — непосильно — никому, кроме того, в ком это родилось. Будь хоть 100 Данте, Гете, Пушкиных — всех. Не потому, что я дерзаю равнять себя, — вовсе нет, конечно, а потому, что никакая женщина не может родить ребенка [другой] женщины, например, под знаком «Дари»: только одна Дари. Как твоего ребенка можешь родить лишь ты. Ну, так и я… _м_о_е_г_о_
«ребенка». Пишу — и хочу верить, что мы вместе будем болеть и трепетать — в «Путях Небесных». Пречистая, помоги нам! Именем Твоим душу живить хочу! Во-имя Света Твоего! Пусть и от греха в романе будет мно-го, но от греха-страдания. Все человеческое — во грехе. Но — очищается томленьем духа. Оля моя, чистая моя… ты меня осенишь твоею чистотою… Молюсь на тебя!

Оля, не томи себя судьбою нашей дорогой. Бесплодны эти томления. Я меряю своим мерилом — _ч_у_в_с_т_в_а. Я спокоен, как никогда, — за _э_т_о. Все давно предрешено. И я так всегда и жил этим. Это мне давало силу сказать о _н_а_ш_е_м. Я _в_с_е_ сказал. Ты знаешь и узнаешь, если вдумчиво возьмешь мое. Я его не постыжусь принести (если Бог волит) родной земле. Она поймет. Там все: и боль, и _у_п_о_в_а_н_и_я. И — _в_е_р_а. Родная, дай свою головку, я ее положу у сердца, буду как мать над девочкой своей, больной. Милая, я тебя люблю свято — и бурно, да, порой, — но больше — о, как свято! как нежно-бережно. О, моя ласка, — ты мне жизнь вернула… — чтобы до-жить, чтобы до-любить в тебе — _в_с_е.

Как нежно ты сказала о мальчике из «Богомолья». Так согрела, — и ножки уже не болят.

Я знаю, ты вся — истинная, родная. Нет, ты не отбилась от родного! Ты ближе, чище в этом, чем я. Это был крик… страдания. Неверный. Я — о, как корю себя за этот «взрыв»! Ты — мученица. Сердце твое — ка-ко-е сердце! (Оля, я завтра начну раскрывать тебе Дари, сумбурно, но ты… поймешь. Дам ряд картин, лиц, мигов — и дам _п_л_а_н_ «Путей» — в намеках — ты сама раскроешь. Это может занять 2–3 письма. О, как мало, — что во мне-э…!! _Б_е_з_д_о_н_н_о_с_т_ь.

И эту-то «бездонность» надо влить в мерную форму! Ты знаешь, я иногда одну страницу давал в 10–15 вариантах! Иногда лилось — как поток с горы. У меня план большей частью сам разворачивался в процессе писания, — как сон, очень, иногда, последовательный, со своей, особой, «сонной», логикой. Не ручаюсь, что теперь — для тебя — план — будет верный. Он мог бы измениться до… невероятного. Так, например, было с «Неупиваемой», где действие начиналось… с конькобежного состязания на Севере, даже не в подлинной России..! Вот поди ты! Самому смешно.

— Я не совсем понимаю твоего: «Я ничего (обещалась Богу!) не хочу форсировать. Я все

вручила Ему и жду. Я спокойно жду».

Оля, — ты — вся любовь! Ах, это твое письмо 16 окт.! — «Я все тебе отдам в моем сердце, все… т. к. другим все равно не интересно (практически не интересно) и не сочту грехом, все равно все у меня над спудом. Нет, это не грех». Неужели — только поэтому?! Не буду развивать эту мысль. Могу опять поднять в себе — _в_с_е. Ты и без того поняла. «Все равно, никто на это не посягает». Так. Потому?.. Ну, конечно, главное тут — вопрос о «грехе». Это. Так. Но… Нет, я не стану. Усмиряюсь. Я тебя страшусь. Я так наказан. Я до-терплю. Но у меня уже _э_т_и_ силы, дотерпливать, — на исходе. Господь с тобой. Только бы ты была здорова. Я мучаюсь, я страшусь, я в метаньи, — что с тобой!? Оля, тебе _н_у_ж_е_н_ отдых.

О Сережечке… о, да, я верю, я _б_е_р_у_ это в сердце, я — не смею глаз на тебя поднять, до чего _э_т_о_ _с_в_я_т_о_ для меня, и — знаю — для Тебя, Святая. Это не слова, это — сердце — не может всего излить тебе. Так и прими.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Том 7
Том 7

В седьмом томе собрания сочинений Марка Твена из 12 томов 1959-1961 г.г. представлены книги «Американский претендент», «Том Сойер за границей» и «Простофиля Вильсон».В повести «Американский претендент», написанной Твеном в 1891 и опубликованной в 1892 году, читатель снова встречается с героями «Позолоченного века» (1874) — Селлерсом и Вашингтоном Хокинсом. Снова они носятся с проектами обогащения, принимающими на этот раз совершенно абсурдный характер. Значительное место в «Американском претенденте» занимает мотив претензий Селлерса на графство Россмор, который был, очевидно, подсказан Твену длительной борьбой за свои «права» его дальнего родственника, считавшего себя законным носителем титула графов Дерхем.Повесть «Том Сойер за границей», в большой мере представляющая собой экстравагантную шутку, по глубине и художественной силе слабее первых двух книг Твена о Томе и Геке. Но и в этом произведении читателя радуют блестки твеновского юмора и острые сатирические эпизоды.В повести «Простофиля Вильсон» писатель создает образ рабовладельческого городка, в котором нет и тени патриархальной привлекательности, ощущаемой в Санкт-Петербурге, изображенном в «Приключениях Тома Сойера», а царят мещанство, косность, пошлые обывательские интересы. Невежественным и спесивым обывателям Пристани Доусона противопоставлен благородный и умный Вильсон. Твен создает парадоксальную ситуацию: именно Вильсон, этот проницательный человек, вольнодумец, безгранично превосходящий силой интеллекта всех своих сограждан, долгие годы считается в городке простофилей, отпетым дураком.Комментарии А. Наркевич.

Марк Твен

Классическая проза