Переступить черту. Истории о моих пациентах

Его поэтические склонности, как и стремление к созданию сложных астрономических часовых механизмов, проявились в нем уже в молодые годы и оказали решающее влияние на его жизнь. О ней он рассказывает следующее — насколько можно проверить, правильно: он родился в 1838 г. в семье рабочего. В школе ему было трудно учиться. Тем лучше запоминалось тогда выученное. «Только письмо не хотело мне даваться к удовольствию моих учителей, сколько бы я ни прикладывал усилий. Некий г-н X., который очень заботился об этой учебной дисциплине, считал, что должен весь период своей работы в должности каждодневно наказывать меня за письменные работы». По окончании школы сначала он был занят по дому (1852–1856 гг.), работал некоторое время поденщиком и затем стал ткачом, как его отец. В период с 1859 по 1861 гг. служил пехотинцем, не совершив никакой провинности. После этого работал сначала опять ткачом, затем (1864 г.) основал собственное дело. В 1865 г. женился на 26-летней женщине. Они вели порядочную супружескую жизнь. Редкими были ссоры; также он был в хороших отношениях с жителями деревни. В 1866 г. родился первый ребенок, за которым последовало девять других. Еще с начала семейной жизни он занимался между делом ремонтом часов, за счет чего приобрел определенную популярность. Вскоре он сам начал делать часовые механизмы и в первый раз продал один из них в 1868 г. за 75 гульденов. В 1874 г. ему в ремонт передали башенные часы. В 1877 г. он продал астрономические часы за 800 гульденов. В течение многих лет он работает над новыми астрономическими мастерскими часами. Без помех жизнь шла до 1892 г., года, в котором начались события, о которых подробно рассказывалось.

Раньше он, по его словам, никогда не был ревнивым. В одной биографии говорится; «Моя жена была в определенном отношении в высшей степени сдержанной по отношению ко мне. Из этого факта я черпал непоколебимую уверенность в ее чести и верности. Ревность или подобные чувства были мне чужды».

Чтобы понаблюдать его реакцию, в 1895 г., в клинике ему устроили очную ставку в присутствии врача с женой, фрау К., которая производила вполне приличное скромное впечатление, была просто и чисто одета. Увидев жену, он делает очень официальное, серьезное лицо, нерешительно протягивает ей руку. Сначала оба сидят молча напротив друг друга, жена довольно смущенно. (Разве Вы не хотите спросить о своих детях?) «Ах, зачем, что-то хорошее я не могу услышать». Разговор переводится потом врачом на предполагаемую неверность жены, причем К. впадает во все более оживленный аффект. Он энергично упрекает жену в «объявлении сумасшедшим», хотя у нее было только намерение избежать судебного разбирательства. Уже одно это доказывает ему ее вину. Если бы она была невиновна, то должна была бы сделать все, чтобы ее невиновность была юридически удостоверена. Показания людей, собранные жандармом, ничего ему не доказывают, тогда редко говорили правду, только чтобы не быть замешанным в дело. Но если бы тот или иной был вынужден поклясться, что ничего не имел с его женой, тогда бы он сказал, что не может это сделать. «Есть еще и свидетели, которые могли бы дать особенно важные показания; их я назвал только в последний момент». «Теперь я их больше совсем не назову. Это ведь не имеет больше значения. Я ведь теперь погублен». Он настойчиво жалуется на примененную к нему меру. Если один другого обругает «ослом», то тот найдет свое право в суде. Он же не только не нашел защиты, но к тому же еще ему угрожают самым суровым образом, посадив его в сумасшедший дом. «Есть много вещей, вместе образующих цепь». Тогда К. подробно разъясняют бессмысленность его подозрения, однако безуспешно. Он непоколебимо твердо уверен в правдивости своих показаний. В конце концов он становится все раздражительнее и грубо агрессивным в отношении жены, так что беседа прерывается. После ухода жены К. в сильнейшем возбуждении должен лечь в постель. Все его тело болит от волнения. Сразу же он опять начинает сильно ругаться: «Негодяйка, такой наглости я от нее не ожидал! Что она так будет врать! Она явилась только для того, чтобы выставить меня плохим, чтобы я оставался здесь дольше, и чтобы она могла без помех проворачивать свои дела…» «Да еще позволить оплатить себе поездку!» Когда ему возражают, что жена приехала только по желанию врача, что врач сам сообщил ему об этом несколько дней назад, он признает это без разговоров. Несмотря на это, он остается при своем убеждении, что жена только затем приехала в Гейдельберг, чтобы способствовать его более длительному заключению.