Перевёрнутый мир

Я понятия не имел, что такое шнапс, но по резкому звучанию названия подумал, что, наверное, это самый крепкий напиток из предложенных. А мне так нужно было срочно забыться и все забыть. И я залпом выпил рюмку, содержимое которой на поверку оказалось всего-навсего водкой, хотя и немецкой. Умеют же за счет непонятностей набивать цену вещам! Я тут же налил вторую рюмку. И непонятное стало более ясным.

Бина нежно провела пальчиком по моей руке. Ее пальчик был, как всегда, влажный. И я поежился.

— Говорят, у тебя были серьезные проблемы с алкоголем? — участливо спросила она Ростика. Так как мне пришлось отвечать за него, я подумал, что лично мои проблемы с алкоголем только начинаются.

— Все в прошлом, — улыбнулся я. И для убедительности выпил еще.

Меня не так-то просто свалить с ног. И все же голова пошла кругом. Ноги стали ватными. Я почувствовал на своих губах горьковатый поцелуй, слегка отдающий шнапсом. И искренне пожалел Ростика, который ради жалкой роли должен целовать столетнюю продюсершу. По сравнению с ним я был в более выгодном положении. И хотя от всей души ненавидел Бину, мысли о Ростике придали сил. Я крепко обнял Бину. Перед моими глазами проплыли белые стерильные стены. И показалось, что пахнет горькой микстурой. И я вновь почувствовал на своих губах терпкий вкус. Где-то далеко-далеко приглушенно залаяла собака. Мне показалось, что Чижик зовет меня и просит о помощи. А я пытаюсь вырваться из больничной палаты, разбить окно, однако ноги не слушаются. А санитары уже вяжут меня резиновыми жгутами, и становится нечем дышать. Мне хочется крикнуть Чижику, что помню его и никогда не брошу, но язык липнет к небу, и я задыхаюсь…

Наконец я очнулся. И увидел склоненное над собой лицо Бины. Жиденькие волосы растрепались, по щекам пошли красные пятна, а глаз слезился и еще больше набух. Кругом белые больничные стены и запах микстуры, которая называется шнапсом. Если это — любовь, я даю себе зарок никогда больше не любить.

— Любимый, — слышу я хрипы Бины. И мне становится тошно. И чтобы выжить, чтобы набраться сил и привести мысли в порядок, я вспоминаю Чижика. Его рыжую лисью морду, его заливистый лай. Мне становится легче.

— Любимый…

Бина перебивает мои мысли. Она имеет на это право. Я должен сегодня любить ее, чтобы жить дальше, чтобы работать и чтобы когда-нибудь потом послать всех к черту. И стать абсолютно свободным. Для этого я должен играть в любовь с Биной.

Я старательно глажу ее по бесцветным волосам. Осторожно прикасаюсь губами к красной щеке. Но сказать ничего не могу. Это выше моих сил.

— Скажи мне что-нибудь, — требует Бина.

Я закрываю глаза и вижу перед собой Чижика, резвящегося на крыльце сторожки. Он подбегает ко мне, лижет руки, и я его треплю по рыжему загривку… Альбина приближает руку к моим губам. Я представляю, с каким удовольствием ее укусил бы Чижик. Я машинально целую руку Альбины и с трудом выдавливаю заветные слова, только бы она отстала.

— Я люблю тебя, — шепчу я, а на деле, наверное, получается — «гав».

Бина довольно смеется. Я сыграл свою роль до конца, и мне хочется поскорее домой. Хотя это и не мой дом, он все же лучше, чем стерильная палата с невидимыми санитарами. И я осторожно освобождаюсь от цепких рук Бины.

— Когда мы встретимся? — спрашивает она, и ее серые глазки при этом вызывающе блестят.

— Завтра, — говорю я, не лукавя. Завтра съемочный день. Я старательно припоминаю, сколько осталось до окончания съемок. Пожалуй, дней двадцать пять. Из них нужно вычесть выходные, которые Бина наверняка проведет с Песочным, мои внезапные приступы болезни, которые я придумаю, и просто неудачные дни. Что ж, не так много времени судьба нам выделяет для личных встреч. От этой мысли становится легче. И я даже ободряюще хлопаю жену продюсера по плечу.

— У нас впереди так много дней, — успокаивает меня Бина.

— Конечно, — с готовностью соглашаюсь я, припоминая свои подсчеты.

Мы прощаемся до завтра. Прощаемся как страстные влюбленные. Я поспешно сбегаю с лестницы. И на улице жадно глотаю пропитанный бензином воздух. И он мне кажется самым чистым и прозрачным воздухом горных курортов. Наконец я чувствую себя свиньей. И себя ненавижу. Даник корчится во мне от боли, Даник не хочет умирать. Он хочет победить. Но у него так мало шансов. И я успокаиваю его тем, что в конце концов это свинство — временное. Что мне нужно только встать на ноги. Что, закончив эту картину, я навсегда распрощаюсь с кино, которое уже ненавижу. И начну новую жизнь — без мук совести. Как и поступил бы Даник. Но мне кажется, что Даник меня не слышит…

Как ни странно, этой ночью я спал крепко. Совесть уже не бунтовала, а, напротив, тихонько уснула во мне, словно после удачной сделки. Даник сдался. И все же, как мне хотелось думать, только на время.

На следующее утро я с уснувшей совестью и смиренным видом явился на съемочную площадку. Меня встретили счастливые лица моих коллег. Все мне кланялись, сочувственно справляясь о здоровье. А Лютик и вовсе кружил возле меня, как бабочка, хватая за руки и беспрерывно благодаря.