Перевёрнутый мир

А под утро, которое я узнал лишь по стуку лифта и топоту прохожих за окном, я даже попробовал что-то написать. У меня не получилось. Вот стул бы я смастерил запросто. Но я все равно уснул со спокойной совестью. Я сделал все, что доступно парню из лесного поселка, леснику по имени Даня…

— Пишешь? — нетерпеливо спросила меня телефонная трубка голосом Лютика.

— Творю, — важно ответил я, пошелестел перед трубкой бумагой и стукнул по столу ручкой.

Трубка затаила дыхание в уважительном молчании. Осторожно я повесил ее на рычаг и опять уснул как убитый.

Хорошенько выспавшись, я стал лихорадочно соображать, что же мне делать дальше, как выкрутиться из такого неприятного казуса. Проще всего было отказаться от роли, но отказаться я уже не мог. Во мне прочно укоренился Ростик. И он не хотел терять ни хорошую роль, ни творческие заслуги, которым Лютик легко может наступить на горло своим остроносым ботинком. Конечно, можно еще раз попробовать закутаться в желтый плед и притвориться цыпленком. Но это бесполезно. Кроме цыплячьих каракуль на бумаге ничего не получится. К тому же, если честно, хотя сюжет был хороший, он не настолько увлекал меня, чтобы в глубине души проснулась хоть капелька вдохновения. Вот если бы написать о лесном боге!

Я встряхнул головой и даже опрокинул стакан минеральной воды себе на голову. О чем это я?… Оставалось самое простое — напиться и протянуть кое-как один день. Но мне так не хотелось обижать Вику. И хотя мы совсем не любили друг друга, не хотелось причинять ей боль и прочие бытовые неприятности. Я даже стал подумывать, что, может быть, такой брак, как у нас, под одной крышей, с уважением друг к другу, и есть идеальный брак. И может, нам это удастся доказать всему миру. Правда, в этой теории было одно упущение — куда девать любовь?

Но я вспомнил о Любаше, Бине, Лиде, Рите… В ближайшее время мне о любви совсем не хотелось думать. Но хотелось ли об этом думать моей жене? Значит, она в любой момент может меня бросить. И я поймал себя на мысли, что уже не делаю оговорку — жене Ростика. Вика как-то незаметно, ненавязчиво, гармонично становилась моей.

Я послонялся из угла в угол. Писателя из меня не получилось. Это оказалось сложнее, чем стать артистом. В писательском деле рожа не требуется, требуется голова. И все же… Слова Вики не давали мне покоя. А ведь в принципе она права. Исписанные листы бумаги, дождь за окном, голуби постукивают клювом по подоконнику. Прямо как у меня в Сосновке — дятлы. Ветер разгоняет пожелтевшую листву, дворник шуршит метлой. Они работают в одной команде. И полное, бесконечное, такое пьянящее одиночество. Разве это не счастье?… Я приблизился к книжному шкафу и вытащил наугад толстую книжку. «Сто лет одиночества». Какое красивое название. Пожалуй, автору можно было больше ничего не придумывать. Сто лет одиночества. И больше ничего. Я стал читать. Я уже не искал выход. За меня его находил и тут же терял писатель Маркес. Мой выход нашелся неожиданно сам.

Раздался настолько слабый, робкий, тихий звонок в дверь, что я даже подумал, что ослышался. И встряхнул головой. Может, это Маркес подает сигнал, что пора прекращать его изучение. Но звонок повторился. Он звучал еще слабее и тише. Так могут звонить только нищие и влюбленные. Ни тех ни других я не ждал. И все же лениво направился к выходу. Я не знал, что так звонить могут еще студенты.

На пороге стоял высокий, сутулый, очень худой парень в очках. И виновато смотрел на меня. У него было очень грустное и очень обаятельное лицо.

— Здравствуйте, я студент первого курса сценарного отделения, — стал извиняться он, и я не понимал, почему начинающие все время чувствуют себя в долгу перед великими. И те, в свою очередь, позволяют и даже поощряют подобное к себе отношение. Ведь пройдут годы, и все может случиться наоборот. Старый и немощный великий может прийти на поклон к полному сил парню, который когда-то был студентом.

— Здравствуйте, — я широко улыбнулся и распахнул перед ним дверь. — Всегда рад познакомиться с юными талантами. — Похоже, я уже видел себя старым и немощным и на всякий случай заручался поддержкой на годы вперед.

— Ну что вы. — Он покраснел, и его очки блеснули.

Мы прошли в комнату. Я изо всех сил старался изобразить гостеприимного хозяина. Впрочем, я был искренен в своем отношении к парню. Мне он сразу понравился. И его стоптанные ботинки, и его клетчатая выцветшая рубаха, и его совершенно новенькая кожаная куртка, которую наверняка подарили родители в честь поступления сына.

Я вывалил все, что было у меня в холодильнике, даже разогрел суп с креветками. Ложка в руке парня слегка дрожала от волнения, и он виновато посматривал на меня сквозь очки.

— А это пирог с грибами, — я отрезал ему огромный кусок. — Чтобы немедленно все съел, студенты народ голодный.

Он откусил кусок пирога и закашлялся. И от неловкости опять покраснел до корней волос.

— Вкусно, — выдавил он. — Ваша жена сама пекла?