Перья

Под гирляндами, за празднично накрытым столом сидели, источая медово-уксусный аромат, порядка десяти нарумяненных женщин. Вместе со своими худосочными, одетыми в белые рубашки мужьями они внимали Риклину, который, стоя во главе стола, напевно зачитывал из потрепанной книжки какой-то торжественный гимн. Позже я узнал, что это была Сионская песнь, сочиненная Йоэлем-Моше Саломоном[211]: ею встречали императора при въезде в Иерусалим учащиеся школ «Лемель» и «Дореш-Цион». На серванте позади Риклина в обрамлении павлиньих перьев был установлен портрет старого императора. В углу комнаты рядом с Багирой Шехтер сидел Ледер, сосредоточенно сдиравший наклейку со стоявшей перед ним бутылки. Исказившая его лицо гримаса красноречиво свидетельствовала, что вокальные упражнения старого могильщика не доставляют ему удовольствия. Риклин любил петь, но, когда по субботам ему случалось вести общественную молитву в сопровождении хора мальчиков синагоги «Рухама», опытные люди сразу же выходили на балкон, говоря друг другу, что даже «Марсельеза» прозвучала бы в его исполнении как заупокойная молитва.

Ледер подмигнул мне и круговым движением руки показал, как я смогу пройти к нему за спинами сидящих людей. Подвинувшись на скамье, он освободил для меня место между собой и Багирой Шехтер. Смочив языком тыльную сторону наклейки, которую ему удалось отодрать от бутылки с пивом, Ледер приклеивал ее теперь к стенке бокала с вином. Свои манипуляции он сопровождал торопливой речью, нашептывая Багире и мне, что, когда соловей допоет эту многословную просвещенческую оду, иерусалимцы дадут волю своим языкам и, как водится в любом их собрании, предадутся воспоминаниям о великом прошлом, в котором сами они не отметились сколько-нибудь приличным участием.

И действительно, когда Риклин убрал в карман пожелтевшую книжку и поблагодарил супругов Рингель за то, что они предоставили свой гостеприимный дом для проведения банкета по случаю очередной годовщины визита короля Иерусалимского в его царственный город[212]

, он сразу же перешел к изложению одной из своих семейных историй. Оказалось, старший брат его матери снова и снова возвращался в своих воспоминаниях к событиям того прекрасного утра, когда он, вместе с двумя десятками молодых евреев из Австрии, приветствовал императора в Моце, где тот остановился для краткого отдыха после изнурительного ночного перехода. Сделав рукой движение лихого рубаки, Риклин сообщил, что молодые люди спустились из Иерусалима верхом на белых конях, препоясанные широкими лентами цветов австрийского флага и с саблями на боку. Сойдя с коней, они низко поклонились императору, а затем, снова вскочив в седла, присоединились к императорскому конвою и сопровождали его величество до Шхемских ворот. Вместе с ними скакала сотня бедуинов из Заиорданья, и их верблюды были обучены одновременно становиться на колени передних ног.

Взявшая слово за Риклином госпожа Цимбалист рассказала, что ее дед реб Пинхас Фрост, обладавший лучшим в городе почерком, служивший делопроизводителем консульства и собственноручно писавший приветственные адреса графа Кабуги[213], был так же и тем, кто написал на пергаменте торжественное обращение к императору Францу Иосифу от еврейской общины Иерусалима. Госпожа Юнграйз тоже вспомнила своего деда, которому принадлежала идея покрыть шатер, построенный у въезда в город для встречи императора, целыми лимонными и апельсиновыми деревьями с висящими на них плодами. Рвение его было так велико, что в преддверии императорского проезда по Старому городу он собственноручно убрал паутину из верхней части крытого перехода между улицами Красильщиков и Хабад.

Волнение присутствующих достигло предела, когда господин Рейзис поставил на стол инкрустированную перламутром шкатулку черного дерева. Такая же точно шкатулка, сообщил он, была изготовлена его прадедом Яаковом-Довом Якубом по заказу колеля «Унгарин»[214] и преподнесена Францу Иосифу жителями Иерусалима. По возвращении его величества в Вену, добавил господин Рейзис, она нашла свое место в личном музее императора, вместе с другими подарками его подданных.

— Фетишисты, — буркнул Ледер и глотнул вина из стоявшего перед ним бокала. Багира Шехтер, не разделявшая его скептицизма, вместе с другими участниками банкета умиленно ощупывала шкатулку господина Рейзиса.

Когда гости снова расселись, слово взяла хранившая до сих пор молчание госпожа Рингель. Эта шкатулка и этот пылившийся в школьном подвале портрет, как и многие другие предметы, обладающие столь же значительной исторической ценностью, когда-нибудь найдут свое место в музее, который будет построен в ознаменование незабываемого императорского визита в Иерусалим, сказала она. Госпоже Рингель представлялось несомненным, что такие предметы хранятся ныне во многих домах давних жителей города.