Перья

С тех пор как его посадили в поджидавшую у заднего входа в здание суда полицейскую машину, я каждое утро нетерпеливо бросался к пачкам газет, которые служба рассылки оставляла в лавке моих родителей для владельца соседнего галантерейного магазина. Ни в одной из них о следствии по делу Ледера не упоминалось даже намеком.

— Оставь ты эти газеты, — говорила мне мать, опасавшаяся, что у меня разовьется нездоровое пристрастие к чтению периодических изданий. — Ничего полезного из них не узнаешь.

На этот раз я прислушался к ее совету и решил удовлетворить свое любопытство, предприняв еще один визит к дяде Цодеку, чьи связи с высшими офицерами полиции давали основания считать, что в судейском мире для него не может быть тайн.

Однако теперь дядя был явно смущен моим появлением и держался закрыто. Он с опаской поглядывал на Левану и Кармелу, которые, стоя на приставных лестницах, разыскивали затребованные папки на верхних полках стеллажей. Прочистив горло, дядя пожаловался на то, что весь день сидит в натопленном и прокуренном помещении с закрытыми окнами, и предложил мне прогуляться. В сосновой роще перед зданием суда он облокотился на один из бетонных надолбов, все еще окаймлявших Русское подворье с северной стороны — в Войну за независимость оттуда ждали попытки танкового прорыва иорданского Легиона в центр еврейского Иерусалима.

— Полицейские высказываются об этом деле очень туманно, но из их слов можно заключить, что Ледера подозревают в совершении серьезных преступлений против безопасности государства, — сообщил мне дядя Цодек. — Не исключено, что он — русский шпион, так что пусть гниет в подвале тайной полиции. Предоставим его судьбе, а сами займемся своими делами.

Прошло несколько месяцев, прежде чем завеса тайны над делом Ледера приподнялась. Вскоре после Пурима сержант Фишлер, ставший со времени демонстрации против соглашения с Германией самым почитаемым клиентом в лавке Рахлевских, зашел к ним, одетый в штатское. Родители Хаима, привыкшие видеть своего благодетеля во всей красе полицейского обмундирования, предположили, что их гость еще не сменил маскарадный костюм, но Фишлер сообщил им, что уволился из полиции из-за возникших у него разногласий с начальством. С тех пор как Глейдер стал большой шишкой в иерусалимской полиции, рассказал Фишлер, в подведомственных ему подразделениях воцарилась унылая тупость. Следствие по делу Ледера он упомянул как один из примеров деградации ведомства.

Хаим поспешил ко мне с рассказом об услышанном от Фишлера. По словам отставного сержанта, Ледера допрашивали днем и ночью в течение недели, и при этом ни одному из следователей не пришло в голову, что несущий ахинею подследственный повредился рассудком. Мало того, изъятый у Ледера при задержании револьвер не отправили на баллистическую экспертизу. Он хранился в сейфе начальника до тех пор, пока в следствие не вмешались опытные офицеры из Тель-Авива, которые сразу же установили, что Ледер — «псих на всю голову» (именно так выразился Фишлер) и что обнаруженный у него револьвер насквозь проржавел и не имеет бойка.

— Такое оружие постыдился бы засунуть себе в кобуру даже играющий в ковбоя мальчишка, — сказал отставной сержант родителям Хаима.

Ледер был, по его словам, совершенно сломлен допросами, и вызванный к нему окружной психиатр сразу же распорядился освободить его из-под ареста и госпитализировать в психиатрическую больницу. Фишлер узнал об этом, когда ему было предписано совместно с полицейским врачом доставить Ледера в Нес-Циону. Всю дорогу, рассказывал Фишлер, Ледер не закрывал рта. Он просил отпустить его на все четыре стороны и обещал, что в этом случае назначит Фишлера министром полиции, врача — министром здравоохранения, а водителя санитарного автомобиля — министром транспорта в своем будущем государстве.

Этот рассказ, дошедший до меня через вторые руки и не подтвержденный никакими другими источниками, долго оставался единственным известием о судьбе моего друга. Никаких иных сведений о Ледере не поступало.

— Земля разверзла свои уста и поглотила этого Кораха, — говорила Аѓува Харис раз в несколько месяцев, изумляясь бесследному исчезновению маленького сборщика пожертвований для школы слепых. В этих случаях мать кивала головой и приговаривала, что злодея постигла достойная его участь.

Если бы Ледер не упоминался в их разговорах, если бы он не стал для моей матери и ее лучшей подруги притчей во языцех, на которую обе ссылались в доказательство самых разных и часто диаметрально противоположных вещей, я, возможно, и позабыл бы о нем со временем, как все мы, случается, забываем людей, с которыми было связано нечто значительное в нашем далеком прошлом. Но случилось иначе. Через три года после того, как за ним захлопнулась дверь полицейской машины, Ледер вернулся в нашу жизнь, подобно звуку плеснувшей воды и расходящимся кругам от брошенного в пруд камня, который уже погружается на дно.

2