Перья

Возвращаясь на базу уже в темноте, мы с Хаимом закрывались в своей комнатушке и, выставляя на складной стол десятки субботних свечей, согревали их пламенем холодную ночь пустыни. Свечи на базу «Нахшон» привозили хабадники, но особого спроса на них здесь не было, и нам легко их дарили. Я варил кофе, а Хаим сидел на кровати, закутавшись в одеяло, и рассказывал мне бесконечные истории двухэтажного дома, сложенного из розоватого иерусалимского камня — дома «Кумиль», в котором прошли его детство и юность. Героями этих историй были родители Хаима и их соседи. Старый фельдшер, кормивший на рассвете голубей смоченными в молоке хлебными крошками, а затем ставивший пиявок и банки дожидавшимся его посетителям. Жившие вместе бездетные брат и сестра — они затевали шумные ссоры, когда к их двери приближался сборщик муниципальных налогов, и обнимались, когда тот, испуганный, уходил. Сумасшедший мальчик, имевший нездоровое пристрастие к «кошачьим язычкам»[456] и печенью Petit Веиrrе и столь же нездоровую привычку мочиться на прохожих с балкона. Лишенные особенной глубины, эти рассказы, основанные на детских впечатлениях Хаима, были достаточно занятны, и некоторые из них были позже записаны им и опубликованы литературным приложением к газете «Ѓа-Арец» под общим названием «Дом Кумиль».

Примерно в десять часов Минц стучал в разделявшую наши комнаты жестяную перегородку и кричал, что мы не даем ему спать. К этому он часто добавлял, что из десяти мер болтливости, отведенных этому миру, девять получили мы с Хаимом, а не женщины, как принято думать. Хаим не давал мне вступать в пререкания с Минцем и молча задувал свечи. Погрузившись во тьму, наша комната становилась таинственной и тесной, как помещение над гробницей царя Давида на Сионской горе. Мы ложились в трофейные египетские кровати с игривыми узорчатыми спинками, и Хаим завершал очередной день цитатой из столь любимого им Фогеля[457]

:

Этот дом скоро останется после меня,в нем поселится новый жилец,знать он не будет, что прежде был я,

но теперь мы устали,пойдем-ка спать.

4

Жизнь в Файеде текла в ту зиму неспешно, и даже царившая вокруг напряженность не делала наши африканские будни менее скучными. По утрам над нами пролетали вертолеты, следовавшие в юго-западном направлении, к 101-му километру[458], где представителями израильского и египетского командования велись переговоры о разведении войск. Над вершинами Джабаль-Аттаки[459] поднимался дым костров, извещавший о том, что наши силы уже отводят оттуда. Посреди минных полей Фанары все еще оставались ненайденные останки одного из пропавших без вести, и Минц не расставался с надеждой их отыскать. Каждое утро он начинал с повторного изучения карт, донесений и свидетельских показаний участников боя, а затем, уже в полдень, брал с собой одного из нас и снова отправлялся на местность. Однажды утром, когда Минц сидел над бумагами, зазвонил полевой телефон. Взволнованный голос потребовал, чтобы мы срочно прибыли к причалу в Фанару. Прихватив с собой меня и одного из саперов, Минц запрыгнул в машину, уверенный, что сегодня мы сможем похоронить последнего из пропавших на этой войне.

У въезда на территорию военно-морской базы нас поджидала группа напуганных резервистов. Они говорили взволнованно и постоянно перебивали друг друга, так что нам не сразу удалось понять из их слов, что именно случилось в Фанаре перед нашим приездом. Постепенно картина прояснилась. Утром на базу прибыли три тяжелых грузовика, вывозящих на север снаряжение воинской части, отводимой из Африки на Синай. Их водители захотели искупаться в озере, и хотя солдаты охраны сказали им, что купаться запрещено, поскольку береговая линия заминирована во многих местах все еще не извлеченными подводными минами, молодые водители пренебрегли этим предостережением. Вскоре после того, как они, скинув с себя одежду, бросились в воду, прогремел сильный взрыв. Двое сумели выбраться из воды, истекая кровью, причем один из них лишился ноги. Третий водитель погиб.

Миновав разбомбленную железнодорожную станцию, мы двинулись по пирсу нефтепровода.

— Там! — командовавший взводом охранения молодой лейтенант указал на открывшиеся нам с пирса заросли тростника, в которых стояли, вытянув шеи, несколько журавлей. — Там эти безумцы спустились в воду.

Первым в заросли зашел сапер с миноискателем, за ним последовал Минц, а потом на небольшом расстоянии мы с лейтенантом. Испуганные нашим появлением журавли поднялись в воздух с громкими криками, и, пролетев прямо над нами, устремились в свои неведомые дали.

Через полчаса мы извлекли из воды тело погибшего солдата. Его ноги и живот были разворочены взрывом, но голова в обрамлении кудрявых волос и темное лицо выглядели совершенно живыми.