Перья

Отец, обстоятельно излагавший суть своего вопроса, прервался на миг и сказал мне, чтобы я прекратил грызть ногти. Тут рав Ципер, оживившись, заметил, что я, благодарение Всевышнему, разумный ребенок с красивыми глазами и что меня не надо так строго одергивать из-за поступков, в которых душа человека не властна над его телом.

Выслушав отца с деланым участием, рав Ципер сказал, что нам не надлежит забывать об австралийском происхождении эвкалипта, лишь недавно укоренившегося в наших краях. Он также сослался на ботаническую премудрость, относящую иву и эвкалипт к двум совершенно разным семействам: ива принадлежит к ивовым, а эвкалипт — к миртовым. Присмотревшись к этим деревьям, добавил раввин, мы заметим, что ива сбрасывает свои листья зимой и что семена ее созревают весной, тогда как эвкалипт не сбрасывает своих листьев ни в дождливую пору, ни жарким летом, семена же его созревают осенью.

На это отец, извинившись, ответил, что как бы он ни уважал сидящего перед ним раввина, истина ему многократно дороже, и поэтому смолчать он не может. Во-первых, Австралия. Удаленность этого континента не составляет, по его мнению, ни малейшей проблемы, поскольку вечная Тора истинна во всякое время и во всяком месте. И если эвкалипт обладает всеми тремя указанными мудрецами признаками аравы, его ветви были кошерны для воздымания в праздник Суккот уже на третий день Творения, когда земля произрастила дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод[76]. Во-вторых, — тут отец счел нужным выразить свое удивление — с каких это пор раввин опирается на классификацию Линнея, который поистине есть трость надломленная[77], ведь его выводы не раз и не два решительно опровергались знаменитыми ботаниками.

Раввин улыбнулся. Ученые слова отца, сказал он, несомненно указывают на то, что произносящий их вхож во внутренние покои Торы, а потому будет лучше, если он, рав Ципер, тщательно взвесит изложенные ему аргументы. Ну а дня через два или три пусть отец пришлет меня к раввину после полудня за письменным ѓалахическим[78]

постановлением, которое он к тому времени подготовит.

На улице отец сказал мне, что от раввинов нам, похоже, проку не будет. Учености рава Боймеля хватит, чтобы провести индийского слона сквозь игольное ушко, а эта птичка Ципер[79] — он, конечно, просвещенный венский доктор раббинер, но оба они, подобно прочим раввинам, трусоваты или, скажем так, слишком опасливы. А там, где нет людей, каждому из нас надлежит быть человеком[80].

Все лето отец просидел за книгами. Предмет его размышлений так его занимал, что он стал говорить во сне. Настал праздник Суккот, утром отец отправился в синагогу, и мы с матерью, стоя у открытого окна, с тревогой смотрели ему в след. В руках у него были лулав и этрог[81], и к лулаву вместе с миртом были привязаны свежие эвкалиптовые ветви.

В тот день отец получил в синагоге прозвище Клипта[82], которым его называли за глаза до конца жизни.

— Презрение и людская хула неизбежно становятся уделом всякого первопроходца, — говорил отец матери, очевидно цитируя чье-то высказывание, почерпнутое им в вечерней газете или в висевшем на кухне отрывном календаре. Время от времени он отправлялся в свои путешествия, и с его возвращением у нас дома пахло, как в праздничной куще.

5

Прошло тринадцать лет, отец покинул этот мир, и в поисках его завещания мы с матерью обнаружили толстую тетрадь с пожелтевшими листьями, вложенную в том трактата «Сукка». На ее первой странице красовалась надпись «Исправление аравот», и эти слова отец вывел четким квадратным шрифтом. Ниже раввинским бисерным почерком было написано: «К прояснению сущности истинной аравы».

Густо исписанная тетрадь изобиловала цитатами из Талмуда и комментариев к нему, из сочинений позднейших законоучителей и из научных трудов по ботанике. В некоторых местах отец сопроводил свои рассуждения любительскими рисунками, кое-где между листов были вложены засушенные листья ивы и эвкалипта. По прошествии стольких лет они рассыпались, стоило к ним прикоснуться рукой. Текст прерывался на полуслове во второй половине тетради. Мать, стоявшая рядом со мной и сквозь слезы разглядывавшая рукопись своего мужа, сказала, что плод отцовского вдохновения был убит бессердечными инспекторами Дова Йосефа. После их злосчастного визита отец потерял вкус к жизни и, оказавшись в плену у Риклина, постепенно ушел в тот мир, откуда не возвращаются.

Отцовского завещания мы так и не нашли.