Перья

Могильщик оторвал глаза от расчерченного на квадраты листа бумаги и сказал, что мы, то есть мать и я, напоминаем ему учеников, пришедших к сидевшим за трапезой в Бней-Браке мудрецам, дабы сообщить им, что наступило время чтения утреннего Шма[89]. Мать, не удостоив Риклина вниманием, сказала отцу, что его первейшей обязанностью является воспитание детей и что он плохо с этим справляется, если его единственный сын водит дружбу с таким сомнительным типом, как Ледер из школы слепых.

Отец пробормотал что-то неразборчивое, а Риклин, сердившийся на Ледера с тех пор, как тот доставил ему большое неудовольствие в гостях у супругов Рингель — и об этом еще будет рассказано ниже, — охотно поддержал мать, заметив, что низкорослый сборщик пожертвований, очевидно, повредился рассудком. В последние годы перед провозглашением государства, добавил он с заговорщицким видом, ему не раз доводилось видеть Ледера сидящим в саду кафе «Пат» в обществе двух православных монахинь, которых он, Риклин, часто встречал и всегда любезно приветствовал на тропинках Масличной горы. А тому, кто полюбопытствует, что сам Риклин делал вблизи кафе «Пат», достаточно будет вспомнить, что мимо этого заведения он регулярно проходит по улице Ѓа-Солель, возвращаясь домой из конторы погребального братства.

Мать, припомнив, что Ледер уже и в юности увлекался монашками, все же удивилась, что он, не зная русского языка, умудрялся общаться с двумя московитками. Впрочем, промелькнувшее у нее сомнение не помешало ей опереться на сообщенные Риклином сведения, и она посоветовала отцу обратить внимание на слова реб Элие: отец должен наконец понять, что Ледер способен ранить сердце его ребенка, и не кончит ли тот подобно реховотскому Ѓольцману, который, объездив весь мир, растратил остатки своего состояния на перья кичливых страусов[90].

Риклин прервал мать, заметив, что, несмотря на свою профессию, он хорошо разбирается в живых людях и знает, что на самом деле они крепки и устойчивы, пусть иногда и кажутся слабыми. А монахини, по поводу которых мать вроде бы выразила сомнение, хоть и принадлежат к православной церкви, превосходно говорят по-английски. Риклину об этом стало известно со слов одного из сотрудников польского консульства, отвечающего за работу телеграфного агентства своей страны. Тот близко знаком с обеими, и от него реб Элие знает, что одну из монахинь зовут мисс Мэри, что она приходится сестрой генералу Окинлеку[91] и что в Иерусалим она приехала много лет назад, совершая свадебное путешествие со своим молодым супругом, который, кстати сказать, был депутатом британского парламента и известным предпринимателем. К вящему огорчению мужа, оказавшись в Иерусалиме, Мэри обнаружила, что ее сердце переполняет любовь к святому городу. Брошенный ею супруг вернулся в Альбион, а сама она поселилась на склоне Масличной горы и, поступив затем в православный монастырь Марии Магдалины, что в Гефсиманском саду, построила на свои средства русскую школу в Тур-Малке[92].

Вторую монахиню, сообщил Риклин, зовут Тамара, и она, настоятельница монастыря в Тур-Малке, является не кем иным, как княжной Татьяной Романовой, родственницей царя Николая Второго, чудом спасшейся от революционной расправы, бежавшей в Англию и выдавшей там свою дочь замуж за Чарльза Джонстона, британского дипломата и губернатора Адена[93].

Мать не сумела скрыть своего удивления осведомленностью Риклина о тайнах русской колонии в Иерусалиме, но, заметив, что я все еще стою у входа в спальню, она вспомнила о Ледере и сказала с усмешкой:

— Кажется, об этом и говорил пророк, возвещавший, что все народы мира устремятся к Иерусалиму, хотя ему, конечно, не приходило в голову, что они направятся сюда по следам того человека[94]. А Ледер, подсказывает мне сердце, тоже является его тайным последователем.

Риклин промолчал. Своей сухой, скрюченной ревматизмом рукой он погладил меня по голове и затем извлек из сумки необыкновенно красный апельсин.

— Ты пробовал кровавые апельсины, майн кинд? — спросил он, протянув его мне.

Отец, встрепенувшись, сказал, что лучше не рисковать нарушением одной из семи заповедей, вмененных в обязанность даже народам мира[95]. Зачем мне есть этот плод, мякоть которого в самом деле кроваво-красного цвета?

Мать рассмеялась, позабыв на мгновение, что она сердится на отца, и сказала, что ее бабушка, да пребудет с ней мир, наивно считала кровавые апельсины гибридом помидора и померанца. Но услышать подобную чушь от отца, потратившего столько времени на изучение ботаники, она никак не ожидала.

Отец прикрыл глаза, и на губах у него появилась едва уловимая улыбка — такая же, как в тот день, когда его упорхнувшая душа вернулась в свое гнездо.

Глава третья

1