Перья

— Видящие тебя всматриваются, пристально глядят на тебя: он ли колебал землю, сотрясал царства? — господин Рахлевский читал слова древнего пророчества так, как читают их в синагоге в одну из семи суббот утешения[302]. — Выброшен ты из могилы своей подобно ростку негодному, в одежде убитых, пронзенных мечом.

Наш сосед был уверен, что заключительная часть пророчества Йешаяѓу исполнится так же, как исполнилась первая. Недалек тот день, предсказывал он, когда один из наследников Сталина вышвырнет из мавзолея его забальзамированное, накрашенное и напудренное тело.

Торжественную атмосферу момента нарушила госпожа Рахлевская, внезапно ворвавшаяся к нам в дом и попытавшаяся сунуть своему мужу ворох счетов и квитанций.

— Я не знаю, сколько мы должны заплатить компании «Осем», — пожаловалась она моей матери. — Он уже неделю не делает ровным счетом ничего, только читает газеты и просиживает у вашего радиоприемника, а я тем временем загибаюсь в лавке одна. — Затем, уже обращаясь к мужу, она прокричала: — Скоро у тебя будут еще одни похороны, и на этот раз хоронить придется меня! Возвращайся в лавку немедленно!

— Оставь меня в покое, — отвечал господин Рахлевский. — Я должен дослушать речь Берии.

— Ты сейчас будешь слушать речь своего домашнего Берии! Будешь слушать свою жену, на которую взвалил всю работу, словно она не жена тебе, а какое-то вьючное животное!

С этими словами госпожа Рахлевская вцепилась в рукав своего мужа и потянула его к двери, но тот оторвал от себя ее руки и, подтолкнув жену к выходу, спросил у нее, не для того ли он должен явиться в лавку, чтобы она смогла подать скорбную трапезу доктору Пеледу, который наверняка будет теперь справлять семидневный траур.

— Крутые яйца ему ты уже сварила? — язвительно вопрошал господин Рахлевский. — Сухие лепешки испекла?

— Не радуйся падению врага твоего, Авраам, — с осуждающей, почти родительской интонацией отвечала мужу мать Хаима. — Убеждения доктора Пеледа всем хорошо известны, но сам он, как ты, вероятно, знаешь, является человеком любезным и деликатным. Он и мухи не обидит, и нет никакой нужды навешивать на него груз преступлений Сталина.

— О, наивная иерусалимка! — воскликнул господин Рахлевский. — Что ты вообще понимаешь? Ведь у вас тут, в Иерусалиме, после ухода турок и доносчиков толком не было, кроме Менделя Кремера[303]. А у меня до сих пор мурашки по коже, когда я вспоминаю этих любезных и деликатных людей, которые, как ты полагаешь, мухи не обидят! Один только Владимир Коган чего стоил! Незадолго до того, как мне удалось бежать из России, в Киеве он ворвался ночью к нам в дом. В Овруче я знал этого молодого человека как сына главы местной ешивы, но тут он предстал передо мной следователем ЧК, облаченным в кожаные штаны и черкеску. И какой безжалостный, какой отчужденный взгляд был у него тогда!

— Что ты упрямишься как мул? — прервала его супруга. — Может быть, для него это был единственный способ предупредить тебя об опасности.

Казалось, она использует аргумент, уже не раз звучавший в их спорах.

— Я знаю их, как свои пять пальцев! — отвечал жене господин Рахлевский. — Эти евреи суть жесточайшие и хитрейшие из слуг сатаны! И вот он, — здесь наш сосед указал на росший перед домом философа куст страстоцвета, — именно он первым побежит доносить на тебя в НКВД, если сюда когда-нибудь явится Красная армия.

— Паскудник!

Бросив в лицо мужу одно из необычных ругательств, которыми тот сам часто пользовался, госпожа Рахлевская все еще растерянно стояла у двери, сжимая в руках квитанции компании «Осем».

Ее супруг уже намеревался вернуться к приятному прослушиванию доносившихся из Москвы звуков траурного салюта и маршей Шопена, когда вдруг увидел, что в открытой по случаю неожиданной в это время года жары двери соседского дома появился сам доктор Пелед. Тщательно причесанный, с красной гвоздикой в верхней петле рубашки, он распрямил спину и вышел со двора, направившись в сторону лавки Рахлевских.

— Иди-иди, твой евсек[304] тебя ищет, — сказал господин Рахлевский жене. — Поминальную свечу пошел покупать.

Четыре года спустя доктор Пелед, сопровождаемый, как обычно, сердитыми взглядами соседей и проклятиями госпожи Адлер, зашел в лавку Рахлевских. Дождавшись ухода всех покупателей, он неуверенно поинтересовался у хозяев, не испытывают ли они нужды в оберточной бумаге, и уже в тот же день доктор Пелед и его сын снесли к лавке Рахлевских несколько ящиков, набитых запыленными печатными томами и рукописями. До вечера у господина Рахлевского не было времени, чтобы заняться этой макулатурой. Лишь закончив свои обычные дневные труды, он обнаружил, что сосед-философ удалил из своей библиотеки труды Ленина и Сталина и большое количество посвященной им литературы.

— «Коль ѓа-ам»[305] опубликовал наконец секретный доклад Хрущева двадцатому съезду, — ехидно бросил супруге господин Рахлевский. — А ты, кажется, до сих пор все так же наивна.

— Только дураки никогда не меняют своего мнения, — ответила ему жена и вышла из лавки, хлопнув дверью.