Перикл

Полигнот был в мастерской. Аспасия застала его за работой — он заканчивал большую картину, на которой была изображена Поликсена, принесённая в жертву на могиле Ахилла Неоптолемом, сыном Ахилла. Неоптолем убил дочь Приама и Гекубы, зная, как она нравилась его отцу, — таковы были жестокие нравы тех времён. Да они и теперь не менее жестоки: афиняне намереваются убить философа только за то, что он не почитает их богов...

Старик Полигнот спустился с козел, выслушал Аспасию молча, вытирая перепачканные краской руки — они были в охре и в саже, а нос его был вымазан — о чём Полигнот не знал — белой мелосской землёй и красным понтийским синописом. Аспасия своим платком вытерла Полигноту нос, что ему весьма понравилось, и спросила:

   — Придёшь ли ты на суд, Полигнот? Когда судьи увидят, что на стороне Анаксагора так много знатных людей: Перикл, Протагор, Фидий, ты, Геродот, Продик, Калликрат, Софокл, Иктин, которые поддерживают его аплодисментами и словами, они наверняка задумаются, бросать ли в урну чёрные бобы.

   — Нет, ни о чём таком они не задумаются, — ответил Полигнот. — Один будет думать о том, что у него болит живот, другой — о том, что ему хочется есть и пить, третий — о том, что ему холодно, четвёртый будет думать о своей любовнице, пятый — о том, как после суда он получит два обола и купит кувшин вина, шестой — о взятке, которую ему предстоит получить, а все вместе они станут с досадой думать, что этот Анаксагор, из-за которого созвали их гелиэю, мешает им полечить живот, напиться и наесться, встретиться с любовницей, поскорее получить свои два обола и купить кувшин желанного вина, оказаться дома и предаться безделью. Вот о чём будут думать гелиасты, а на нас они и внимания не обратят или же будут относиться к нам с раздражением — мы тоже будем помехой для них. Вот если бы можно было купить всю гелиэю или хотя бы большую часть присяжных...

   — Никто до суда не может узнать, присяжные какой филы будут судить Анаксагора и кто будет назначен председателем суда, какой архонт. Для того и держится всё это в тайне, чтобы нельзя было подкупить судей.

   — Перикл не может узнать?! — удивился Полигнот.

   — Не может. И не хочет. Подкуп судей для него — преступление. Ты знаешь, таковы его правила: он неподкупен, он чтит закон... Он сам этот закон.

   — Да-а, — покивал головой Полигнот, — таковы его правила... Думаю, что эти правила его и погубят. Как говорил Фемистокл: афиняне с радостью судят того, кто долго творил для них добро, потому что они от природы неблагодарны. Кимон подкупил бы не только гелиэю одной филы, но и всех десяти.

   — Однако афиняне изгнали его, никакой подкуп не помог, — напомнила Аспасия.

   — Потому и изгнали, что неблагодарны. А уж он-то старался устраивать для них пышные празднества, кормил всех, кому было не лень прийти в его дом, сорил направо и налево деньгами и, наконец, защищал афинян от врагов. Ничего не помогло. Прав Фемистокл. И Анаксагора они умертвят, потому что он воспитал им вождя, выучил сотни их детей, а многих глупцов научил мыслить, избавив от суеверий. Я приду на суд, — пообещал Полигнот, — если он будет не на горе, куда мне трудно взбираться.

   — На Феодоту тебе не трудно взбираться, а на гору трудно.

Полигнот захохотал, хватаясь за живот, — такой солёной шутки от Аспасии он не ждал, забыл, что она была гетерой.

   — Узнаешь Феодоту? — ткнул Полигнот пальцем в изображение Поликсены.

   — Тебе не жалко? Она так страдает, — сказала Аспасия: о том, что умирающая Поликсена — это Феодота, она давно догадалась, невозможно было не узнать Феодоту в Поликсене.

   — Пусть страдает. Страдать вечно на картине великого художника, а я великий, как давно определили афиняне, такое же, а может быть, даже большее счастье, чем радоваться в быстротекущей жизни. Так что пусть страдает.

   — Ладно, пусть.

   — Я, когда закончу эту картину, намереваюсь приступить к новой. На ней я изображу Навсикаю, прекрасную и юную дочь царя феаков Алкиноя, которая, держа Одиссея за руку, ведёт его в дом своего отца. Она нашла Одиссея на берегу, куда вынесло его разбитый корабль. Он измучен, оборван, лохмат — вот как я сейчас! — засмеялся Полигнот. — А Навсикая свежа, прекрасна, изящна, невинна... Если хочешь, ты станешь Навсикаей. Ты такова, какой вижу Навсикаю.

   — Ах старый льстец, — добродушно пожурила Полиглота Аспасия. — Конечно, я соглашусь стать Навсикаей на твоей картине, но как бы не накликать на себя этим беду, как бы судьба Навсикаи не исполнилась на мне.

   — Я понимаю, что ты предпочитаешь судьбу Афины, божественную судьбу, всеобщее поклонение, могущество и вечность. — Полигнот намекал на то, что Аспасия позирует Фидию для его Афины. — Но судьба может исполниться и противоположно — все во власти богов, но более — во власти людей, завистливой и неблагодарной толпы, которую так возвысил твой муж.

   — Не станем продолжать этот разговор, — сказала Аспасия. — Итак, ты придёшь на суд.

   — Да, — подтвердил Полигнот.

   — И что скажешь, если тебя призовут в свидетели?

   — А что надо сказать? — простодушно спросил Полигнот.