Перикл

— Мы развиваем нашу склонность к прекрасному, — заговорил он громче, — мы развиваем нашу склонность к прекрасному, — повторил он, — без расточительности и предаёмся наукам не в ущерб силе духа. — «Науки только укрепляют наш дух», — хотелось ему сказать в своё оправдание и в оправдание своего учителя Анаксагора — прежде эта фраза значилась в речи, но он сам вычеркнул её, чтобы не дразнить гусей. — Богатство мы ценим лишь потому, что употребляем его с пользой, а не ради роскоши и пустой похвальбы. Признание в бедности у нас ни для кого не является позором, но больший позор мы видим в том, что человек сам не стремится избавиться от неё трудом. Одни и те же люди у нас бывают одновременно заняты делами и частными, и общественными. Однако и остальные граждане, несмотря на то что каждый занят своим ремеслом, также хорошо разбираются в политике. Ведь только мы одни признаем человека, не занимающегося общественной деятельностью, не благонамеренным гражданином, а бесполезным обывателем. — Об этом, наверное, можно было бы и не говорить, когда б многие афиняне не отлынивали от участия в Народном собрании, не убегали с заседания Буле и гелиэи. — Мы не думаем, что открытое обсуждение может повредить ходу государственных дел — напротив, мы считаем неправильным принимать нужное решение без предварительной подготовки при помощи выступлений с речами за и против, в противоположность, скажем, спартанской нелюбви к речам. В отличие от других, мы обладаем отвагой, предпочитаем вместе с тем сначала основательно обдумывать планы, а потом уже рисковать, тогда как у других невежественная ограниченность порождает дерзкую отвагу, а трезвый расчёт — нерешительность. Истинно доблестными с полным правом следует признать лишь тех, кто имеет полное представление как о горестном, так и о радостном и именно в силу этого-то и не избегает опасностей. Добросердечность мы понимаем иначе, чем большинство других людей: друзей мы приобретаем не тем, что получаем от них, а тем, что оказываем им проявления дружбы. Ведь оказавший услугу другому — более надёжный друг, так как старается заслуженную благодарность поддержать и дальнейшими услугами. Напротив, человек облагодетельствованный менее ревностен: ведь он понимает, что совершает добрый поступок не из приязни, а по обязанности. — Перикл подумал, что эту несколько запутанную и не совсем убедительную мысль некогда ему подсказал Сократ, хотел убрать её из речи, но не решился. — Мы — единственные, кто не по расчёту на собственную выгоду, а доверяясь свободному влечению оказываем помощь другим. — Эта последняя мысль была и хороша и справедлива, а следующая за ней — просто прекрасна. Он произнёс её с особым удовольствием и потом повторил: — Одним словом, я утверждаю, что город наш — школа всей Эллады, и полагаю, что каждый афинянин может с лёгкостью и изяществом проявить свою личность в самых различных жизненных условиях. И то, что моё утверждение не пустая похвальба в сегодняшней обстановке, а подлинная правда, — добавил он, — доказывается самим могуществом нашего города, достигнутым благодаря нашему жизненному укладу. Из всех современных городов лишь наш город ещё более могуществен, чем идёт о нём слава, и только он один не заставит врага негодовать, что он терпит бедствие от такого противника, как мы, а подвластных нам — жаловаться на ничтожество правителей. Столь великими деяниями мы засвидетельствовали могущество нашего города на удивление современникам и потомкам. Чтобы прославить нас, не нужно ни Гомера, ни какого-либо другого певца, который доставит своей поэзией преходящее наслаждение, но не найдёт подтверждения в самой истине. Все моря и земли открыла перед нами наша отвага и повсюду воздвигла вечные памятники наших бедствий и побед. И вот за подобный город отдали доблестно свою жизнь эти воины, считая для себя невозможным лишиться родины, и среди оставшихся в живых каждый, несомненно, с радостью пострадает за неё.

Остальную часть речи Перикл произнёс, не заглядывая в написанное — он так долго и усердно трудился над нею, что почти всё запомнил наизусть: