Перикл

   — Мы тоже хотим посмеяться! — настаивал больше других Фидий. — Я уже давно не смеялся, забыл, что это такое. Говори!

   — Не скажу, — упёрся Сократ. — Я сказал Продику нечто неприличное. Я не думал, что это так развеселит его. Вероятно, в нём уже играло дурное веселье, а я лишь показал палец, как это делают, чтобы развеселить детей.

   — Ты хотел сказать — не детей, а дурачков, — набросился на Сократа Продик. — Признайся! Сейчас же признайся! Иначе я потребую и остальные деньги — тысячу шестьсот шестьдесят шесть драхм!

   — Получишь, когда я уплачу тебе четыре обола, — ответил Сократ.

   — И когда же ты мне их отдашь?

   — Никогда!

   — Тогда я их возьму у Перикла — и оболы и драхмы. Из тех денег, которые он приготовил тебе за учительство.

   — Теперь серьёзно, — сказал, обращаясь к Периклу, Сократ. — Никаких денег я не возьму. Да и не учитель я, а всего лишь собеседник. Я буду беседовать с Алкивиадом, если он станет приходить ко мне, но учить ничему не стану.

   — Вот видишь, — сказал Аспасии Перикл. — Придётся тебе потрудиться, уговаривая Сократа, на что, думаю, понадобится не день, не месяц и не год. Так что готовься к долгим разговорам с Сократом. И с Фидием, и с Геродотом, и с Гиппократом, и с Софоклом... Там, где за добро расплачиваются деньгами, там нет друзей.

На Акрополь, до строящихся Пропилей, поднимались медленно — щадили силы Фидия и Полигнота. Шли по тёмной тропе среди густых олив, с которых капало, скользили на раскисшей опавшей листве. Пахло мхом и увядшим подлеском. Только у самого Ареопага прибавили шаг: сзади их стада подпирать говорливая толпа — афиняне спешили на представление, чем и был для них суд над Аспасией.

У ступенек, ведущих на холм Ареса, к зданию судилища, именуемого по названию холма Ареопагом, их ждал Софокл. Софокл поздоровался со всеми, кивая каждому головой, подошёл к Аспасии, обнял её и сказал:

   — Не бойся. Боги позабавятся и отпустят с миром. Мне был сон с таким предсказанием.

Туман начал рассеиваться, пожелтел, заклубился, задвигался, разрываясь на клочья, и вскоре уплыл с Ареопага, оставив его мокрым и сверкающим от росы в свете первых утренних лучей.

Аспасия вздохнула с облегчением.

   — Я уж думала, что солнца не увижу, — сказала она. — Аполлон меня пожалел.

Пологий склон Ареопага вместил всех, хотя людей собралось так много, будто предстояло собрание Экклесии, а не заседание суда. Стол и скамью для председателя суда и его секретаря вынесли из здания верховного судилища. Суд Ареопага состоял из бывших архонтов — так некогда установил Солон — и прежде ведал всеми подсудными делами афинян, касались ли они уголовных, государственных или религиозных преступлений, и мог отменить любое решение Буле или Экклесии. Древнее здание Ареопага и теперь ещё приводило афинян в душевный трепет — в нём были вынесены тысячи смертных приговоров. Казалось, что оно только для того и было построено, чтобы карать оступившихся граждан. Приговоры в Ареопаге выносились без присутствия народа. Несколько судей, подсудимый да стража — вот все, кто присутствовал на его заседаниях, а потому здание было небольшим, крепким и мрачным. Друг Перикла Эфиальт отнял у Ареопага все исключительные права, оставив лишь одно — судить убийц.

Аспасия, слава небожителям, не была убийцей, но то, что стол и скамью председателя суда и секретаря вынесли из Ареопага и что судить её будут у стен Ареопага, навевало мрачные мысли не только Аспасии, но и Периклу, и всем их друзьям.

Перед столом председателя скифы поставили деревянную ограду, чтобы никто не мог подойти к столу во время суда — ни гелиасты, ни рядовые афиняне. Для гелиастов отвели место перед оградой — они рассаживались кто на скальных уступах, кто на принесённых с собою дифрах, кто на циновках или подушках, сшитых специально для таких случаев.

Судить Аспасию предназначено было гелиастам филы Эрехтеиды, о чём председательствующий архонт объявил в начале суда. Архонт тоже принадлежал к этой филе, его звали Гегесий.

Секретарь суда и сопровождавшие его скифы вынесли из Ареопага клепсидру, урну для голосования, увесистую керамическую шкатулку с документами, относящимися к делу Аспасии, и кувшин с водой для клепсидры — водяных часов, которые станут отмерять время для речей Гермиппа, Диодота, Аспасии и свидетелей. Скифы наполнили водой верхний сосуд клепсидры, секретарь зажал пальцем отверстие, по которому вода станет перетекать из верхнего сосуда в нижний, и кивнул архонту Гегесию. Этот кивок означал, что можно начинать.

Гегесий поднял над головой обе руки, призывая всех к тишине, которая наступила не сразу — скифам пришлось покричать, чтобы афиняне наконец успокоились. Да и потом, когда Гегесий читал обычную в таких случаях молитву, обращаясь к верховным богам и Фемиде, на холме то там, то сям раздавались голоса — люди всё ещё устраивались, выбирая места поудобнее, откуда было бы хорошо видно и слышно всё, что будет происходить во время суда.

Потом Гегесий прочёл клятву гелиастов, чтобы напомнить её присутствующим присяжным из филы Эрехтеиды: