Перикл

Дальше Гермипп говорил об асебии: Аспасия, как и Анаксагор, отвергает существование богов как на земле, так и под землёй и на небе, о чём не раз говорила в беседах с Анаксагором во время пиров, устраиваемых в своём доме в присутствии многих лиц, среди которых были совсем молодые люди — Алкивиад и его друзья-эфебы, так и в частных беседах во время многочисленных встреч с указанным Анаксагором, а также с бежавшим от судебного преследования Протагором и другими софистами. Она утверждает, что нашими желаниями и мыслями управляют не боги, а тепло, свет, холод, приятные и неприятные цвета небес и земли, ароматы, ветер и движения предметов, пища и напитки.

   — Прочти показание, — снова обратился к секретарю Гермипп.

Следующее свидетельское показание принадлежало Таллу, помощнику Полигнота, который, как и Диодот, сбивал и шлифовал для художника доски и растирал краски:

   — «В месяце боэдромионе, в четвёртый день Аспасия посетила художника Полигнота и вместе с ним рассматривала его картины, говоря, что он правильно поступает, не изображая на картинах богов, так как боги не имеют отношения к судьбам людей по той простой причине, что их нет. Вместо богов на людей действуют жара, холод, красный цвет (как жара) и чёрный цвет (как холод), свет и тьма, запахи, из которых одни побуждают к действиям, а другие отвращают от них, сытость и голод, молодость и старость, здоровье и болезнь. Подверженный всем эти влияниям, утверждала она, человек совершает те или иные поступки, из поступков же складывается его поведение и, стало быть, судьба. Было сказано также многое другое в осмеяние веры в богов и божества, а над всем были поставлены разум и воля, которые приобретаются учением и тренировкой».

   — Посмотрите на её лицо, — продолжал Гермипп. — На нём нет и тени раскаяния или страха. Она — воплощённая гордость, самодовольная красота и свободная воля. Она давно вышла из круга людей, соблюдающих отеческие верования и законы государства. Само по себе это является преступлением, которое нуждается в суровом и немедленном пресечении, ибо это нарыв, который грозит гниением всему телу общества и государства.

Он говорил ещё многое другое в этом же духе, потратив всё отведённое ему время.

Диодот не добавил к речи Гермиппа ничего нового, кроме того, что он, как и Талл, был свидетелем разговора Аспасии с Полигнотом, но не в мастерской Полигнота, а в доме гетеры Феодоты, где Аспасия, говоря о женском теле, рассказывала, в какой его части (а не на Олимпе или Парнасе) помещается какой бог, и будто бы выразилась так: «Верховный бог — это женщина. Названия богов соответствуют названиям различных частей её прекрасного тела».

Свидетельское показание, которое было прочитано по требованию Диодота, принадлежало парикмахеру Менору, у которого Аспасия делала причёску. Оно гласило:

«В месяце анфестерионе в десятый день Аспасия, сидя в моей парикмахерской рядом с другими женщинами, когда ей делали причёску, громко рассуждала о женщинах, об их правах — и это слышали все другие, находящиеся в парикмахерской по случаю предстоящего праздника Анфестерий. Она говорила, что нет никаких божественных установлений для женщин, что все таковые установления — выдумки мужчин, которые они подтверждают то словами Гомера, то словами Гесиода, которые тоже были мужчинами и выдумщиками. Женщины должны обладать теми же правами, что и мужчины, говорила она, и что было бы славно, когда б женщины однажды сговорились, собрали свою Экклесию, назначили свои суды и всё такое, где приняли бы решения в свою защиту от мужского произвола».

   — Готова ли ты защитить себя, женщина? — спросил Гегесий, когда Диодот закончил свою обвинительную речь.

   — Да, готова, — ответила Аспасия. — Да, готова! — повторила она громко, так, чтоб всем было слышно, и повернулась лицом к гелиастам, некоторые из которых, заскучав во время речи Диодота, уже достали свои узелки и сосуды с водой и вином и принялись подкрепляться. И понятно: встали чуть свет, не позавтракали, а тут, на свежем воздухе, где так пахнет чабрецом и мятой, аппетит пробуждается с удвоенной силой. Но после первых же слов Аспасии гелиасты торопливо отставили свои кружки и отложили узелки со съестным, отряхнулись от сонливости и устремили взгляды на неё:

   — Красивая гетера не может сводничать, — сказала она, — потому что она не потерпит возле себя соперниц. Молодая и красивая гетера не знает усталости. Желаниям же молодой, красивой и богатой гетеры нет предела. Могут ли подтвердить это присутствующие здесь мужчины?

В ответ она снова услышала это «О-о-о!», громогласное, долгое, ревущее, как водопад в горах. Многие вскочили на ноги и замахали руками, что-то крича, другие стали кататься по земле от обуявшего их чувства, третьи застыли в восторге, как каменные изваяния, как гермы. Всех поразила правда слов Аспасии и чувства, которые эта правда возбудила в них, будто они выпили одним духом кружку крепкого хиосского вина.

А она плеснула в эти кружки ещё, да не раз, да из других бочек: эфесского, месогисского, книдского, смирненского, мессенского.