Период полураспада

Лена понимала, как Чунечке тяжко в элитной школе для мальчиков. Сколько раз она пыталась ему помочь, рассказать о собственных годах в МГУ. Мама права: она не сумела донести до сына свой опыт, помочь ему пережить безжалостность этого первого столкновения ребенка, выросшего в любви, с жизнью за ее пределами. Она – в свое время – выбрала в качестве способа самоутверждения постоянное доказательство собственной исключительности. Сын в качестве способа самоутверждения выбрал принципиальное получение двоек, немытую голову, бардак в комнате с лозунгом на стене «It’s my mess and I like it» и девушку из мухосранска, завернутую в шторы из «Икеи». Только бы дотянуть до университета… Невзгоды, пережитые в Saint Albans, забудутся, появятся новые друзья… Чуня избавится от семейной опеки, окунется в океан самостоятельной жизни. С океанического бесконечного горизонта, конечно же, исчезнет Эрин, появятся другие девушки, уверенность в себе, амбиции. Не могут не появиться. У него светлая голова, как у всех Котовых, острый ум, собственные суждения, которые, вопреки его сетованиям на школу, та не убила, а, наоборот, развила – все-таки лучшая школа с либеральным образованием! Он сможет жить и работать и в Америке, и в новой России, а значит – и во всем мире. Надо только поступить в университет, дальше он пойдет по жизни сам, сообразно его новой стране и новому времени, где сыновья уходят от матерей после школьного выпускного бала. Ей не дано более удерживать его при себе, как это делают матери в России. А без него ей нечего делать в этой стране. Она вернется в Москву.

Ей нечего стало делать в Америке, потому что ей осточертел и Всемирный банк, и деревня Вашингтоновка, и безденежье. У нее не было круга друзей, и не было сил его выстраивать: русскую колбасную эмиграцию она не выносила, средний класс американцев считала провинциальными зомби, а цепляться за старые связи в бомонде – сколько можно, ей там не место, она стала обычной рабочей лошадью. Что, кстати, ей тоже надоело… Она не знала, что делать с мамой, не было сил смотреть на ее терзания… Мама ела себя поедом, убеждая себя и упрекая дочь в том, что она никому не нужна. В особенности – дочери. Мама страдала от утраты собственной значимости, которую сорок лет ежедневно, каждым словом и вздохом, подтверждал Виктор Котов…

С этими мыслями Лена полетела в очередную командировку в Москву. С легкостью, не удивившей ее, встретилась с председателем Внешэкономбанка, которого знала еще по МГУ, но не столь близко, чтобы считать его другом. Тот предложил ей возглавить Кредитный департамент банка. Практической банковской работы Лена не знала вовсе, но и ее это не смущало: научиться можно всему, а учится она быстро. Руководитель главного департамента ВЭБа, о чем еще можно мечтать?! Она и не догадывалась, что не пройдет и полгода, и в силу каких-то тонких расчетов, политических раскладов и неведомых ей интересов ее сделают первой женщиной – зампредом ВЭБа за всю семидесятилетнюю его историю. Вернувшись в Вашингтон, она отправила сына в университет и стала готовиться к отъезду в Москву.

Мама и Коля остались в Америке, куда Лена часто летала в командировки. Мама говорила, что она тоже непременно вернется в Москву, но пока, судя по всему, с зятем, которого она не выносила, жилось ей весьма неплохо. Сын ходил в университет McGill в Монреале. Семья училась жить на двух континентах и в трех странах.

В Москве Лена окунулась с новую жизнь. Пьянящий адреналин сумасшедшего ритма работы в московском истеблишменте, атрибутика власти, ответственность решений. В Америке она забыла, что такое радость работы на руководящей должности в масштабном учреждении. Она сняла трехкомнатную квартиру в доме за Театром Красной Армии, это казалось ей роскошью, привезла из Америки свой спортивный BMV, «трешку» – самую подходящую машину для независимой молодой женщины. Ее старых знакомых – Гусинского, Ходорковского и им подобных – теперь называли «олигархами», словом, вошедшим в обиход за годы ее отсутствия. Коля работал вашингтонским корреспондентом газеты «Сегодня» – Гусинский спохватился, что его газете нужен спецкор в США, как только Лене Котовой поручили проект финансирования спутника для его канала НТВ.

Близких друзей, правда, не было. Тусовка демократов начала девяностых развалилась: кто-то выпал в осадок, перебиваясь непонятными заработками и утопическими планами возврата в «большую политику», время которой закончилось, кто-то примкнул к олигархам, вспоминая Лену Котову только когда для их империй нужны были деньги ВЭБа. Друзья восьмидесятых стали неинтересны: почти все они на удивление застряли в колесе девяностых, в клетке, которая сначала было распахнулась и смела старые барьеры, но на их месте тут же были возведены новые.

– Володьке Калиновскому звонила, – сообщила Лена мужу, усаживалась в вашингтонском аэропорту в теперь уже старенький золотистый «Форд Таурус». – На телевидении у него дела не пошли…

– Знаю, он в «Интерфакс» перешел.