Период полураспада

Алка нашла медсестру в наркологическом диспансере, которая согласилась лечить Виктора на дому: не дай бог, на работе кто-то узнает, тут же выгонят из партии и демобилизуют. Дочь, еще жившая с родителями, вместе с матерью таскала отцу тазы, когда того рвало после уколов, отпаивала его чаем с сахаром, поддерживая сердце. Отца вывели из запоя, с полгода он держался, потом снова сорвался, и все началось сначала. Лечение надо было скрывать от соседей, сослуживцев Виктора, от Гулиных приятелей. А Гуле было наплевать, что отец на грани, что он срывается уже в третий раз и стоит одной ногой в могиле, что в запое он становится буйным и нередко прикладывает к жене руку, что он плачет пьяными слезами, говоря, что пьет, потому что у него непутевая дочь.

Помог Виктору Степановичу выкарабкаться, пожалуй, именно Чуня, ставший для деда всем. Дед отдавал ему все, что когда-то отдавал дочери. Покупал ему железные дороги и велосипеды, доставал новые костюмчики и зимние импортные пальто, отстояв полдня в очереди в «Детском мире». На Новый год наряжал для внука самую большую елку. Пожалуй, в глубине души даже обрадовался разводу дочери: теперь ему ни с кем не надо делить Масю. Он брал отпуска уже не для поездок по курортам, а только чтобы сидеть с внуком на даче. Но главное, что теперь Виктор Степанович уже два года как не брал в рот спиртного и уже год, как строил дачу на Кубинке.

– Для внука, – с гордостью повторял он. – Мать у него непутевая, но, может, поумнеет с годами, да вряд ли… Кто, кроме бабки с дедом, о будущем внука позаботится. Лишь бы здоровья хватило. Моя задача – довести внука до пенсии.

В субботу, выйдя из метро «Аэропорт», Лена шла к дому Виктора. На разделительной полосе Ленинградки увидела портрет Андропова в траурной рамке и вдруг почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Какой бы Андропов ни был, он был просвещенным и умным, он понимал, что как-то надо приближать страну к цивилизации. Даже папа при всей его ненависти к сталинизму и «органам», плоть от плоти которых был Андропов, был почти готов простить ему и Будапешт пятьдесят шестого, и Чехословакию шестьдесят восьмого. Не до идеологии, когда жрать нечего. Брежнев все развалил. Ни мяса, ни масла, ни молока. На нефть покупаем французские духи, колготки и мебель в соцстранах, чтобы народ в Москве совсем не оборзел. А в провинции практически голод. Андропов хоть какой-то порядок пытался навести. А сейчас придет опять какой-нибудь колхозный партработник, вроде маразматика и алкоголика Брежнева. Никогда эта свора геронтократов не допустит к власти никого, кроме серости. Даже Андропов для них был слишком умен…

Лена нажала кнопку звонка.

– Котенок, я тебя заждался, – Виктор всегда готовился к Лениным приездам, как к празднику, непременно бегал на рынок, запекал свинину, вымывал квартиру до блеска, накрывал кухонный стол крахмальной скатертью и ставил семейные хрустальные бокалы… Даже если кроме водки в доме ничего не было.

После утоления первого любовного жара он приподнялся на локте в кровати со словами:

– Нам на выходные дали почитать Войновича. «Ивана Чонкина».

Виктор читал «Чонкина» вслух, они покатывались со смеху: ничего более едкого, умопомрачительно смешного, Лена в жизни не читала и не представляла, что можно так написать об этой стране.

– Знаешь, у нас хлеб кончился. Я схожу… Быстренько… Ты не вставай, пожалуйста.

– И не подумаю. Приходи быстрее. Продолжим… Чтение тоже продолжим.

Лена выскочила в булочную. На нее вновь посмотрел грустными глазами портрет Андропова.

– Вить, – отсмеявшись над очередной главой Чонкина и направляясь в душ, сказала она. – У меня какое-то странное чувство. Мы лежим, занимаемся любовью, хохочем, а Андропов умер…

– И что? – спросил Виктор.

– Как «что»?.. Он же был совсем другой, чем все эти… Была хоть какая-то надежда…

– Ты о чем, какая надежда? Тебе жалко гэбэшника, утопившего в крови Восточную Европу, отправлявшего в психушку интеллигенцию?

– Ты не понимаешь… Остальные еще хуже. Теперь просто нет надежды…

– Это иллюзия, что она была. Ален, ты плачешь? Из-за Андропова? Ты с ума сошла?

– Ага, я сошла с ума. Мы ржем над Чонкиным, а Андропов умер… Страна погибает. Полный сюр… Я не могу больше слушать Чонкина, я не в силах смеяться. Не могу смеяться, когда мы все погибаем. Я не могу больше так жить, я не знаю, как мне вырастить ребенка, как не подохнуть тут.

– Котенок, счастье не вовне, а внутри нас. У нас сегодня есть Чонкин, есть свежий творог, я держу тебя в объятьях, это полное, всепроникающее счастье. Разве нет?

– Витя, я люблю тебя… Господи, какой сюр вокруг… Скажи, что ты меня всегда будешь любить, что мы будем вместе…

Броуновское движение