Перстень русского дракона

— Это Анечка, это точно Анечка. Она так пишет. Я ее букву «А» с закругленным хвостиком сразу узнаю, — истерично закричала Светлана. — Она жива, она хочет, чтобы ее спасли.

— Что за бред?! Эта бумажка может быть каким-нибудь розыгрышем, детской шуткой. Необязательно, что писала ваша дочь. Ей пять лет, она умеет слова писать? — изумился Куликов.

— Умеет, я с ней занималась, потому с уверенностью могу сказать, это Аня писала. Поверьте матери, я чувствую. Значит, моя дочь жива. — Светлана горько заплакала.

— Татьяна Викторовна, можно вас на секундочку? — Взяв парикмахершу под локоток, Куликов вывел ее в коридор, где смог на нее сильно накричать.

— Таня, ты что творишь? Убитой горем женщине даешь надежду из-за клочка газетки? Ты в своем уме? Где сказано, что это Аня Сорокина писала? Что за фигня?

— Иван, не кричите на меня, — обиженно поджала губы Татьяна. — Я потому с этим куском газетки сначала к ней пошла, а не сразу к следователю. Это может быть призыв о помощи. Если это Аня…

— Да не может быть это Аня, она утонула… больше недели назад… А ты…

Последние слова услышала Светлана, которая как раз в этот самый момент вышла в коридор.

— Нет, Иван Александрович, вы не правы. Моя дочь жива, я могу доказать, что это она писала. Возьмите у нас дома для экспертизы ее тетрадки, которые мы с ней писали, и сравните почерк. Я как мать это прекрасно вижу, — твердо заявила она, глаза ее при этом победно сияли.

— Светлана Сергеевна, вы идете на поводу у ваших материнских чувств. Если экспертиза не подтвердит подлинность этой записки, вам будет еще сложнее опускаться с небес на землю.

— Надежда умирает последней, если это шанс найти мою дочь, то я согласна на все. Я настаиваю на экспертизе, — гневно заявила Светлана.

Куликов послал Тане уничтожающий взгляд.

Конец июля 1868 г. Тверская губерния

Ровно в полночь вся Опалиха была разбужена громким истошным женским криком, даже можно сказать, нечеловеческим визгом. Наскоро накинув на себя вязаную шаль, спотыкаясь на ступеньках, Глафира побежала в южное крыло, откуда слышались крики и рыдания.

У дверей комнаты четы Москвиных собрались практически все обитатели Опалихи, только гувернера Вильяма не было нигде видно, а рядом с дверью переминался с ноги на ногу Аристарх Свистунов в белом ночном колпаке, сонная и растрепанная Матрена, почему-то элегантно причесанная и даже нарумяненная Матильда Львовна, злой и встревоженный Лука Матвеевич и, как всегда, печальный и тихий Петруша.

— Что случилось? Кто кричал? — грубым хозяйским тоном спросил Спасский.

Вместо ответа отворилась дверь, и оттуда практически вывалился бледный как полотно Федор Москвин, он без слов указывал в глубь комнаты.

Все посетители ввалились в комнату.

На разобранной кровати сидела Мария Даниловна и громко рыдала, вытирая слезы белоснежным платком.

— Что тут происходит? — снова спросил Лука Матвеевич, на сей раз мягко и даже вежливо.

Мария Даниловна заплакала еще горше, а Федор Григорьевич, запинаясь и постоянно икая, попытался объяснить ситуацию:

— Мы уже легли спать, спокойно спали. Как тут послышался тихий шорох такой.

Я спал, ничего не слышал. Меня Маша… Мария Даниловна разбудила… а там…