Перстень Царя Соломона

Но не успел. Почуял Андрюша Первозванный, откуда ветер дует, и с воплем: «Ой, что же это я!» метнулся обрат­но в кусты. Я же говорю, бо-о-ольшущий мастер. На вид пацан пацаном, но уже все в наличии — и язык, и мастер­ство, и чувство меры (нигде не переиграл), а главное — чу­тье. И как это он вычислил, что именно сейчас его станут бить? Хотел было я с досады расколошматить эту корягу о близстоящий дубок, но тут из кустов вновь показался Апостол. Ошибся я насчет чутья. Не хватает ему пока чув­ства меры. Но ничего, сейчас я его научу.

Вот только смотрю, а у него в руках мой вещмешок, и явно не пустой. Заглядываю внутрь и точно — сверху обе фляжки, чуть ниже шмат сала и кусок хлеба.

—  Мало, конечно, да они остатнее сожрали. Но я ни к чему не притрагивался, грешно без хозяйского дозволе­ния.

Но пояснения разлюбезного Андрюхи донеслись Как из тумана, потому что мне плевать на выпитый спирт, на оставшуюся от второго каравая недоеденную горбушку и недогрызенный кусок сала со следами зубов по краям. А плевать, потому что под ними — вот уж и впрямь «сча­стье вдруг в тишине постучалось в двери» — лежал мой ка­муфляж. Правда, одна куртка, но под ней берцы и — со­всем чудесно — в самом низу штаны.

Вот уж удружил так удружил, парень! Стало быть, бо­сой поход малахольного юродивого до ближайшей дерев­ни отменяется напрочь! Ну молодца!!!

—  Это я его там выронил, когда ты мне палкой зае­хал,— пояснил он виновато,— Ну а как ты учал кричать, чтоб я выходил, то и вовсе служатся, вот и... Ты уж не сер­чай, батюшка, что я всего принесть не смог. Они твою оде­жу на себя напялили, а Паленый, коему порты при дележе достались, решил их опосля обрезать, велики они ему, а пока в сторонку отложил, да пианству непотребному пре­дался. И Софрону поршни твои велики — больно могут­ная у тебя нога, батюшка.

Ну это он загнул насчет ноги. У меня сорок второй раз­мер, чтоб влезал на шерстяной носок — разве ж это «мо­гутный»? Поглядел бы он на сорок пятый - сорок шестой у современных акселератов. Хотя да, по нынешним време­нам и впрямь большая. А что ж это за дрянь мне туда ост­роносый напихал? А, нуда, носить собирался, так чтоб на ноге не болтались, вот он и...

— А уж как они уснули, я твои порты вместях с по­ршнями и прихватил.

— Куртка тоже велика небось? — поинтересовался я как бы между прочим, с удовольствием напяливая ее на свои продрогшие плечи.

—  Кто? — поначалу не понял Апостол, но потом дога­дался и пояснил: — Не-е, кафтанец Серьга тебе повелел передать. Они ж не токмо тебя сонным зельем угостили, ему тоже досталось. А он, егда проснулся, такой крик под­нял — мол, вовсе креста на вас, христопродавцах, нет. Ра­зошелся нешутейно. Я, грит, от свово боярина ушел, но совесть свою с собой прихватил. Мол, думал, вы и впрямь воинники за правду людскую, ан зрю — лиходеи, а боле никто. Потому я и припозднился — те-то все удрыхли, а Тимоха все близ нашей норы сидел, думу думал. Опосля я насмелился, тихохонько выполз да бочком-бочком, а как саженей десять пробрел, он голос и подал. Грит, не таись, Апостол. Дело славное затеял, да исчо кафтанец ему снеси и передай, чтоб зла не помнил, не все людишки на Руси та­ковские. И назад, сказывал, чтоб я не удумал возвертаться, потому как он тоже уходит и заступиться, ежели что, будет вовсе некому. Я к нему — куда, мол? А он сказывает: «Дале пойду щастьице свое искать, до светлого Дону. Там, яко дед его сказывал, вовсе иной народец живет, так что коль не пымают по дороге, то чрез пяток годков ты-де обо мне услышишь». Так и ушел. А я вот к тебе подался,— бе­зостановочно продолжал тарахтеть Андрюха.

«Это что же получается,— думал я, пока одевался да обувался,— Выходит, не врал парень. И впрямь он тут ни при чем. А я его палкой, и не только — еще немного, и ду­биной своей добавил бы. Никак совсем перестал разбира­ться в людях».

—  Болит? — смущенно спросил я, кивнув на его разби­тую губу.

—  Ништо,— улыбнулся он.— Чрез седмицу рожа как новая будет.

— Лицо,— поправил я и, видя его недоумение, доба­вил: — Лик. Рожи — это у них,— И посочувствовал: — Как только ты ухитрился к ним попасть? Ведь ты ж не их заме­са,— А сам уже карманы проверяю.

Ух ты, мать честна. Здорово-то как. То ли Паленый в них не лазил, то ли попросту оставил все как есть. Правда, немного и было — нож да спички, но в дороге они самое то. Хорошо, что на штанах сразу четыре кармана. Как раз один из пустых определил под пакетики с лекарствами.

Сам же Апостола вполуха слушаю, как он про жизнь свою рассказывает. Вообще-то ничего особенного, навер­ное, если брать нынешние времена, самая что ни на есть обыденная история. Но меня, который еще позавчера си­дел в электричке, а потом в автобусе и матюкался, что на­стоящей любительской колбасы вроде той, какую делали в советские времена, теперь не найти ни за какие деньги, этот рассказ впечатлил.