Перстень Царя Соломона

Жил хлопец в деревне Чуриловке близ Твери. Все как обычно, папа, мама, крестьянские заботы и хлопоты, пе­риодически даже успевал бегать к местному дьячку, обу­чаясь грамоте и проявив к книжному делу особые способ­ности. Еще неплохо пел на клиросе с другими певчими. Свое умение он тут же попытался продемонстрировать и мне, затянув:

— Величаем тя, пресвятая дево, и чтимо святых твоих родителев, и всеславно славим рождество твое-э-э...— но был бесцеремонно мною оборван, хотя голос и впрямь хо­роший.

Я не специалист, но вроде бы поющих в таких высоких тональностях именуют тенорами. Предметом особой гор­дости Апостола было исполнение им обязанностей служ­ки по воскресеньям, на особо торжественных церковных мероприятиях.

Всю жизнь в одночасье перевернул бандитский налет на их деревню. К сожалению, это была не обычная шайка грабителей — те бы так не зверствовали. Говоря современ­ным языком, это было законное вооруженное бандфор­мирование. Если же попроще — опричное войско госуда­ря всея Руси Иоанна Васильевича, который организовал поход на Новгород с целью покарать за готовящуюся из­мену. К сожалению, Тверь лежала на его пути...

Случилось это всего несколько месяцев назад. В одно­часье заполыхали избы, кстати, заодно с церковью, для которой никто не собирался делать исключения, мужи­ков, стариков, детей убивали походя, рубя прямо на ули­це, женщин насиловали, не особо разбирая, кто перед ними — двадцатипятилетняя баба в соку или десятилетняя несформировавшаяся девчонка.

Тогда Апостол уцелел чудом. Кинувшись на защиту ма­тери, он получил хорошую зуботычину, в падении ударил­ся об угол дома и потерял сознание, а когда пришел в себя, все было кончено. В одночасье потеряв отца и мать, па­рень побрел куда глаза глядят. А время-то холодное, ну и голодное тоже — и намерзся, и набедовался, скитаясь по дорогам, пока случайно не встретился с бандой Посвиста.

Решив по своей наивности, что они не просто тати, но славные борцы за счастье трудового люда с проклятыми угнетателями-опричниками, он и остался у них, готовясь к последнему и решительному бою с личной гвардией царя. Потому-то он и интересовался, не принадлежу ли я случайно к «адову племени кромешников». Наслушав­шись же разговоров своих напарничков, начал понимать, что к чему, и, если бы меня не было, все равно бы он от них потом ушел. Вот только не исключено, что при этом с за­пачканными руками. Пускай не убийством, но участием в грабеже — точно.

Так за разговорами отмахали мы километра три, а то и четыре, пока я наконец не спохватился. Перебивать было неловко, ну хотя бы из простой благодарности за возвра­щенные штаны и берцы, а как только он закончил свою повесть, я как бы между прочим полюбопытствовал:

—  А ты сейчас, собственно, куда направляешься? Нам что, по пути?

И встал как вкопанный от простодушного ответа Апос­тола:

—  Дык рази ж ты меня не взял с собой, дядька Констан­тин?

Вот уж ответил так ответил. Хоть стой, хоть падай от та­кого ответа. Выходит, он решил, что я его принял в свою команду. То-то он заливался соловьем, рассказывая про свои невзгоды.

—  Нет,— говорю,— Не было у нас с тобой такого угово­ра.

— А мне помстилось...

— Когда мстится, креститься надо,— назидательно произнес я и пояснил: — Путь у меня впереди тяжелый. Сам не знаю, что есть буду и где следующую ночь спать придется — то ли в чистом поле, то ли под лесной корягой.

— Под корягой лучшее,— тихонько посоветовал Анд­рюха.— Не дует. Опять же костерок запалить можно.

И стоит по-прежнему, не уходит. Ну что мне с ним де­лать? Нет, чисто по-человечески я его понять могу. К бармалеям ему возвращаться не с руки — они его за штаны с берцами попросту удавят, а путешествовать в одиночку — страшно. Он же дальше своей Чуриловки, в которой про­жил всю жизнь, носу не казал. Батяня хоть и плотничал, регулярно уходя с артелью, зато маманя — краса неопису­емая, которую в деревне все звали Лебедкой,— все время рядышком. Живи да радуйся. А тут перед ним внезапно открылся целый мир — огромный, безбрежный и... страшный. Конечно, его жуть взяла.

Он и к разбойникам-то примкнул, потому что его Па­леный ласковыми словами улестил, да еще соблазнил тем, что они-то как раз и есть борцы с насилием и угнетателя­ми. Ну вроде щенка несмышленого — свистнули ему пару раз, и все, готово дело, будет рядом идти и ластиться, пока увесистого пинка не получит. А если и получит, то все одно — встанет на дороге и станет смотреть тебе вслед. Долго-долго. А в тоскливом взгляде немой вопрос: «За что ты так со мной? Я ж тебя в хозяева выбрал, а ты?..»