Перстень Царя Соломона

Только я ведь ему не свистел. Вон даже палкой огрел сгоряча. И брать его с собой мне не с руки. Не тот случай. Мы ж в ответе за тех, кого приручили. Даже за тварь бес­словесную в ответе, а тут человек. Я через месяц-два найду свою ненаглядную княжну, заберу ее с собой и сделаю ручкой вежливое адью диким нравам, самодуру-царю и вообще всему шестнадцатому веку, а он как же? И туда со мной? Это я запросто, вот только что-то мне в душе под­сказывало, что Серая дыра хоть и не Боливар, но троих не потянет. Ни в какую. Она и с двоими-то может забуксо­вать, пойди пойми ее, загадочную. Может, у нее, как в лифте, весовой допуск. Да и есть ли здесь вообще эта пе­щера, а если есть — функционирует ли в ней эта дыра, вот в чем вопрос.

К тому же мне и по дороге грозит столько всяких опас­ностей — не сосчитать. Так к чему хорошего парня под­вергать риску? Он мне добро, а я его вместо «спасибо» суну под танки, так получается? Нет уж. Может, у меня и много недостатков, но неблагодарной свиньей быть не до­водилось.

Да и не мастак я командовать. С души воротит. Впер­вые я это понял еще в училище, когда назначили команди­ром отделения. И ведь получалось вроде, и курсанты с гре­хом пополам слушались, но — не мое. Через месяц сам по­дошел к курсовому офицеру, чтобы сняли. Не хочу я нести ответственность за других, вот и все. Если взять по боль­шому счету, то я и не женился так долго в какой-то мере из-за этого — тоже ответственность, и немалая. А уж брать практически незнакомого парня под свою опеку — дудки! Не желаю и баста!

Вот только как ему об этом сказать? Какими словами растолковать, чтобы точно понял? Или попроще посту­пить? Словом злым ожечь, как щенка пинком. Мол, как там тебя, если по матери — Лебедушкин, Лебяжьев, Лебе­дев — словом, пошел вон, холоп. Это можно. Даже нужно, потому что гораздо лучше сразу, пока не привязался к тебе окончательно.

Ну постоит с полчаса, обиженно глядя вслед, а там, глядишь, и выкинет меня из головы. Как щенок. И уже на­перед вижу, как оно все получится. Ничего страшного. Стерпит. Даже губы его шевелящиеся вижу, и слова тихие донеслись: «Господь тебе судья».

Но тут как ожгло меня что-то. У щенка-то хоть выбор есть — прохожих на дороге много, не тот подберет, так другой попадется. Пусть с собой не позовет, но хоть по­есть вынесет, а этому гаврику и впрямь деваться некуда, да еще с его характером.

Это ведь он решил, что его прозвали Апостолом из-за крестильного имени, а на самом деле все не так. Не знаю уж, на самом ли деле Андрей Первозванный крестил Русь, как это рассказывается в церковных легендах, да и жил ли он вообще на белом свете — напридумывать можно что угодно, я сам писака-журналюга. Мы для красного словца такое завернуть можем — о-го-го. Но дело не в том. Про­сто если он был, то непременно походил характером на вот этого нескладного Андрюху, точно вам говорю. И не­злобивостью, и честностью, и добротой, и прочим.

Да что говорить — достаточно лишь посмотреть, как он робко переминается с ноги на ногу. Ведь чует, шельмец, что судьба его решается, а глаз на меня все равно не под­нимает. Из деликатности. Не хочет, чтоб я в них просьбу прочитал, не позволяет себе вмешаться в мою свободу вы­бора. Не понимает, балбес, что мне от этого еще тяжелее. Или наоборот — слишком много понимает, оттого и не смотрит? Не знаю.

Словом, сказал я все-таки ту фразу: «Шел бы ты лучше один, дурак». Вот только не ему — себе. А ему попроще выдал:

— Пошли уж, горе луковое, сын Лебедев.

Иду и ругаю себя на чем свет стоит. Вот почему так — умом все понимаю: и как надо поступить, и что надо сде­лать,— а едва дойдет до поступков, так вмешивается серд­це и выдаст подчас такое — хоть стой, хоть падай. Главное, выкручиваться потом из того, что оно, неразумное, на­стряпает, все равно приходится голове, но как только по­надобится принять следующее решение, оно вновь тут как тут. Иной раз сидишь, пытаясь вылезти из очередной за­варушки, и думаешь: «И когда оно перестанет ко мне лезть со своими советами?! Наступит ли вообще этот светлый час в моей жизни?!» А как вылезу из передряги, так сразу мысли начинают течь в обратную сторону: «Не дай бог, чтоб он наступил!»

Вот и сейчас. Ведь не хотел же я его брать, нипочем не хотел. А что, в конце концов, вышло? Вон он, орел, семе­нит по правую руку от меня, лаптями грязь месит. Оде­жонка худая, да и не греет совсем, ишь как нос покраснел, а все нипочем — то и дело на меня поглядывает да улыба­ется. Одно слово — Апостол, хотя правильнее было бы его назвать — Обуза. Теперь вот хлопочи, заботься о нем.

Одного не пойму — отчего у меня на душе так светло, что аж петь хочется? От дури, не иначе. Воистину не зря кто-то там сказал: «Блаженны нищие духом». Не знаю на­счет царствия небесного, кое «их есть», но забот земных у меня теперь точно увеличилось, и хорошо, если только уд­воилось.