Пертская красавица

в большой палец от перчатки его матери уместится все

богатство их клана.

– Да, пожалуй, – рассмеялся Гловер. – Мать его была

ширококоста, особенно в пальцах и запястье.

– А скот, – продолжал Генри, – его отец и братья на-

воровали себе помаленьку, овцу за овцой.

– Чем меньше будем о них говорить, тем лучше – сказал

Гловер, снова приняв степенный вид. – Братьев у него не

осталось, и его отец имеет большую власть и длинные руки

– он простирает их всюду, куда может, а слышит он на

любое расстояние… Не стоит говорить о нем без надоб-

ности.

– И все-таки он отдал единственного сына в ученики к

пертскому перчаточнику? – удивился Генри. – По-моему,

ему скорее подошло бы изящное ремесло святого Крис-

пина*, как оно у нас именуется. Уж если сын великого

Мака или О’ идет в ремесленники, ему надо выбрать такое

ремесло, в котором он может брать пример с князей.

Замечание это, хоть и сделанное в шутку, пробудило в

нашем добром Саймоне чувство профессионального дос-

тоинства – преобладающее чувство, отмечавшее всю по-

вадку ремесленника тех времен.

– Ошибаешься, Генри, сынок, – возразил он веско. –

Перчаточники принадлежат к более почтенному цеху, по-

скольку они изготовляют нечто, что служит для рук, тогда

как сапожники и башмачники работают на ноги.

– Оба цеха – равно необходимые члены городской об-

щины, – сказал Генри, чей отец был как раз сапожником.

– Возможно, сын мой, – сказал Гловер, – но не равно

почтенные. Ты посуди: руку мы подаем в залог дружбы и

верности, а ноге не выпадает такой чести. Храбрец сража-

ется рукою – трус пускает в ход ноги, когда бежит с поля

боя. Перчаткой размахивают в воздухе, сапогом топчутся в

грязи… Приветствуя друга, человек ему протягивает руку,

а захочешь ты отпихнуть собаку или того, кого ставишь не

выше собаки, ты его пнешь ногой. По всему белому свету

перчатка на острие копья служит знаком и залогом верно-

сти, брошенная же наземь, она означает вызов на рыцар-

ский поединок. А со стоптанным башмаком, насколько я

припомню, связано только одно: иной раз старая баба ки-

дает его вслед, чтобы человеку была удача в пути. Но в эту

примету я не больно верю.

Красноречивая попытка друга превознести достоинства

своего ремесла позабавила оружейника.

– Право, – сказал он с улыбкой, – я не из тех, кто

склонен принижать ремесло перчаточника. И то, сказать, я

ведь и сам выделываю рукавицы. Но, глубоко почитая ваше

древнее искусство, я все же не могу не подивиться, что отец

Конахара отдал сына в учение к ремесленнику из Нижней

Шотландии, когда в глазах этих высокородных горцев мы

стоим куда ниже их и принадлежим к презренному пле-

мени трудовых людей, только того и достойных, чтобы ими

помыкали и грабили их всякий раз, когда голоштанник

дуньевассал* увидит, что можно это сделать спокойно, без

помехи.

– Да, – молвил Гловер, – но отец Конахара был выну-

жден к тому особыми… – Он прикусил язык и добавил: – …

очень важными причинами. Словом, я вел с ним честную

игру, и я не сомневаюсь, что и он поведет себя со мною

честно. Но своим неожиданным уходом мальчишка по-

ставил меня в затруднительное положение. Я ему кое-что

поручил. Пойду загляну в мастерскую.

– Не могу ли я помочь вам, отец? – сказал Генри Гоу,

обманутый озабоченным видом старика.

– Ты? Никак! – отстранил друга Саймон.

По его сухому тону Генри понял, что совершил оп-

лошность. Он покраснел до ушей за свою недогадливость:

как же это любовь не надоумила его подхватить намек!

– А ты, Кэтрин, – добавил Гловер, оставляя комнату, –

минут пять займи разговором своего Валентина и при-

смотри, чтоб он не сбежал, пока я не вернусь… Пойдем со

мной, Дороти, у меня найдется дело для твоих старых рук.

Он вышел, старуха – за ним, и Генри Смит чуть ли не

впервые в своей жизни остался наедине с Кэтрин. С минуту

девушка чувствовала растерянность, влюбленный – не-

ловкость, наконец Генри, призвав все свое мужество, вы-

нул из кармана перчатки, полученные им только что от

Саймона, и обратился к ней с просьбой, чтоб она позволила

человеку, которого так милостиво наградила в это утро,

заплатить установленную пеню за то, что он спал в такое

время, когда за одну бессонную минуту он был бы рад

поступиться целым годом сна.

– Ах, нет, – ответила Кэтрин, – я высоко чту святого

Валентина, но его завет не дает мне права на вознаграж-

дение, которое вы хотите уплатить. Я и думать не могу

принять от вас пеню.

– Эти перчатки, – возразил Генри и решительно подсел

поближе к Кэтрин, – сработаны руками, самыми для вас

дорогими. И посмотрите – они скроены как раз по вашей

ручке.

Так говоря, он развернул перчатку и, взяв девушку под

локоть могучей рукой, растянул перчатку рядом на столе,

показывая, как она будет впору.

– Посмотрите на это узкое, длинное запястье, на эти

тоненькие пальчики, подумайте, кто прошил эти швы зо-

лотом и шелком, и решите, должны ли перчатка и та

единственная рука, на которую она пришлась бы впору, –