Первая любовь

«Подделка мещанина, бесцветный образец скудности выразительных средств классицизма», – заявил он уже в приемной. Здесь было прохладно, рядком закупоренных бутылок собеседования ждали четверо мужчин, несмотря на жару, задрапированных в черные, тяжелые на вид ткани. В сторонке носатый испанец в белом летнем костюме сидел, уткнувшись в газету на розовой бумаге.

Кое-как уместились на зеленом кожаном диванчике, оставив за спиной ветви лианы-змеи. Пару минут спустя приемная была до отказа набита делегацией шумных индусов, невысоких безбородых мужчин, чей естественный загар сразу вызвал в сердце Гарьковича ностальгию по морю, которого он не видел сорок с лишним лет. Пока дед вспоминал свой последний роман – с бабкой Нико, их мимолетный флирт на фоне беспокойных пенных волн, индусы гуськом проскользнули в дверь кабинета. Бабка Нико была тихой уборщицей пляжа, где в последний день своего отпуска красавец Гарькович с нерусским объятием и беспокойным взглядом сделал открытие, более подходящее для хозяина кунсткамеры, чем для молодого, перспективного архитектора из Москвы, – обнаружил у женщины небывалую аномалию, два сосуда наслаждения. Хрупкая, стыдливая, в выгоревшем сарафанчике цвета увядшего укропа, она не догадывалась, что одно ее лоно было крученое, как футляр под рог антилопы, а другое – изогнутое и гладкое, как чехол охотничьего горна. Дважды лишил ее невинности Гарькович и после этого занемог, воспитанный в стыдливом неведении женских тайн. Не готовый обладать единственным в своем роде даром природы, чуждый разносольных утех, он позорно бежал с моря, как вор, надвинув войлочную панаму на лоб и глаза. Тогда-то Гарькович впервые и изведал фундамент разочарования в женщине, ощупал каркас первой потери и утратил мечту, ведь нельзя мечтать о том, чего боишься до судорог. Однако приморский роман получил неожиданное продолжение через двадцать семь лет – из очередной тоски и тумана старика вытолкнула необходимость заботиться о маленьком мальчике, внуке.

Приморская тайна давила своим неподъемным мраморным портиком на нежную душу Нико. Он рос, догадываясь о существовании глухих подвалов, пыльных чердаков и кладовых прошлого, в которые не хотелось заглядывать. Возможно, поэтому он пока и не познал женщину, отдавая предпочтение проектированию.

Между тем из-за двери вынырнул испанец, что-то гневно шепча себе под нос. Наступил черед и четырем в черном исчезнуть в кабинете банкира, голос которого был тих и бесцветен, как утренний ветер, как блеклый прибрежный песок. Нинин брат прогуливался по приемной, обмахивал взмокшую камуфляжную рубаху газетой, метал взгляды-дротики в сторону секретарши, сурово наблюдал за Нико и дедом из-под нависших бровей и редких армейских ресниц. Заслуженный глава небогатой семьи, он полностью разделял мнение своего боевого командира, что романы до брака – роскошь и баловство, которые по карману только богатым девицам. Тем более романы с последствиями, которые трудно скрыть неимущим девушкам типа его сестры, чью порядочность он строго блюл и навязчиво муштровал, воспитывая в сестре солдатское послушание и неистовый страх падения. Внешность Нико несколько притупляла беспокойство и братскую ревность.

Секретарша, восковая фигура, не потеющая даже в толстом вязаном платье, тряхнула мышиной сединой и тихонько похихикала в трубку: «К вам два архитектора нежного возраста и с ними – старец с телескопом».

Пока банкир, отвернувшись к окну, завершал телефонный разговор, Нина и Нико, косясь на его сгорбленную спину в сиреневой синтетической рубашке, легонько коснулись губами. Но половинкам поспешно слепленного поцелуя суждено было тут же разлететься – дед, протестуя, замотал головой.

Банкир обернулся, продемонстрировав длинные спутанные волосы и лик стареющего Христа, который не поехал в Иерусалим на осле, а занялся торговлей, постарел, обрюзг и в итоге стал мирным венским предпринимателем. В дыму его горькой сигары Нина затаилась и следила за тем, как он брезгливо взял из рук Нико кожаный футляр чертежей и небрежно развернул свитки на краешке пустого стола. Рассеянно скользнул утомленным взглядом по верхнему – чертежу квартирки старика и, совершенно забыв о присутствующих, нахмурил брови и начал тонуть в какой-то одной точке, словно увидел странное пятно или фотографию знакомого. Но тут случилось непредвиденное – дед пошевелился, поправил пиджак и затрещал: