Первая мировая война в 211 эпизодах

Последний месяц был занят в основном патрульной службой и прочими заботами оккупационных сил. Гористая местность вся в снегу, но не особенно холодно. Остатки разбитой сербской армии исчезли в албанских горах на юге и, по слухам, были вывезены кораблями союзников на Корфу. Бои регулярных армий в Сербии завершились. Теперь надо было только покончить с партизанской войной. В некоторых областях страны практически не осталось мужского населения. Келемен то и дело видел проходящие мимо колонны мужчин всех возрастов: “Морщинистые старики, изувеченные тяжелым трудом, едва передвигались, беспомощные, смирившиеся с судьбой, словно обреченные на смерть животные. А позади них шли калеки, слабоумные и дети”. Он хорошо знал следы, которые оставляла за собой эта скорбная процессия: тела истощенных людей в придорожных канавах через каждый километр, тяжелое, кислое зловонное облако, исходящее от всех этих немытых бедняг, стоящее в воздухе еще долгое время, после того как сами они уже скрылись за поворотом.

Те, кто окончательно потерял совесть, пользовались моментом, чтобы поживиться на чужой беде. В сербских городах многие женщины предлагали себя в обмен на еду, — шоколад или хотя бы соль. Сам он даже не мог представить себе, что примет участие в этом низменном, безудержном разврате, который царил в оккупированных городах. Может, он слишком порядочный? Или просто-напросто чересчур тщеславен? Ибо чего упрямиться, если досталась такая легкая добыча?

С конца декабря его часть дислоцирована в Боснии, а сегодня сам Келемен находится в Сараево. Он записывает в дневнике:

Время близится к полуночи. Я попрощался с друзьями и пошел домой, вдоль берега реки. Снегопад прекратился, все вокруг оделось в белое. На противоположном берегу, в турецкой части Сараево, толстый слой снега покрывает купола мечетей, и когда с гор налетает порыв ветра, часть снега сползает вниз и с гулким грохотом обрушивается на землю, нарушая тишину этой спящей страны.

Улицы пустынны. Ночной часовой в тюрбане топает мимо меня в своих соломенных туфлях. Я добираюсь до берега реки Миляцки и останавливаюсь на углу, где прогремели роковые выстрелы в кронпринца. На стене дома висит мраморная доска: 28 июня 1914 года.

Из центра города доносится нежный, мелодичный перезвон: это бубенчики приближающихся саней. А вот и сами сани, они летят к берегу реки, легкие, тонкие; их везут маленькие лошадки, окутанные паром. В слабом свете уличного фонаря я угадываю контуры изящной женщины в мехах, а рядом с ней — мужской силуэт. Видение мгновенно исчезает, только слышен стук копыт. Сани с влюбленными уже скрылись за углом улицы. Приятный звон бубенчиков затих вдали, и я остаюсь один на берегу, перед мраморной доской, отмечающей место, где началась мировая трагедия.

87.

Воскресенье, 16 января 1916 года

Флоренс Фармборо сопровождает рейд в окрестностях Чертовичей

Мороз и снегопады — их главные союзники. И русская, и немецкая армии затаились в своих наспех вырытых окопах и переполненных убежищах. Флоренс и другим в полевом госпитале нечего делать. Их пациенты в основном страдают от обморожений или же ранены снайперской пулей: снайперы, эти доки по части охоты за людьми, особенно активизируются в ситуациях, подобных этой[142].

Флоренс довольна жизнью. У нее были десять дней отпуска, и она рада была побывать в Москве: “Там было все, по чему я так соскучилась: свет, краски, тепло”. Она послушала оперу, сходила на балет, даже танцевала. Неслыханным наслаждением стали для нее тихие домашние вечера в семье хозяев, мягкие подушки, игра на рояле и пение. Но через какое-то время ее охватило смутное беспокойство. Чего-то недоставало: