Первая женщина на русском троне. Царевна Софья против Петра-« антихриста»

Подняли голову староверы, борьбу с которыми начал еще Софьин батюшка, царь Алексей Михайлович. Недавняя казнь их вождя — неистового протопопа Аввакума — отнюдь не напугала этих закаленных в страданиях людей. Почувствовав, что под патриархом Иоакимом загорелась земля, они явились к Кремлю добиваться возвращения веры отцов и отказа от «никонианской ереси».

Стрельцы, среди которых было немало сочувствующих их взглядам, поддержали старцев и отправились вместе с ними бить «никонианцев», а ежели кто заступится за патриарха и его сподвижников, тому живому не быть.

Во дворец поспешили выборные, потребовавшие, чтобы патриарх явился на Ивановскую площадь для диспута о вере. Всем стало ясно, что живому ему оттуда не вернуться: слишком много народа алкало смерти кир-Иоакима. Двор опять ударился в панику.

В этом кипящем котле из амбиций, страхов и отчаяния Софья каким-то образом продолжала сохранять хладнокровие. Возможно, она бы с удовольствием отсиделась в своей светелке, наблюдая из окна, как злокозненному патриарху приходит конец. Но эта девушка просто органически не выносила трусости и нерешительности. Строго-настрого приказав отчаявшемуся патриарху не выходить из дворца, она, в свою очередь, отправила гонцов сообщить буянам, что кир-Иоаким согласен на прения о вере, но только в Грановитой палате в присутствии представителей царской семьи. Прознав об этом, боярская верхушка пришла в ужас и кинулась умолять царевну не выходить к староверам, но Софья стояла на своем: прениям быть! Надобно решить этот вопрос раз и навсегда, дабы ни у кого больше не возникало искуса поднимать народ на бунт под флагом старой веры. Это было правильное решение, но случись что с царевной, кто бы еще смог умилостивить разбушевавшихся стрельцов? И бояре до последнего старались образумить упрямицу, испробовав все средства до последнего.

Когда Софья приготовилась идти в Грановитую палату, к ней в покои постучал князь Василий Голицын.

Услав Верку, он около получаса молил царевну, мешая русский, польский и латынь, не рисковать своей жизнью, но она была неумолима. Более того, идя по дворцовым переходам, девушка сияла от радости, словно отправлялась на приятную прогулку, а не на сборище, на котором неизвестно что могло произойти. Может быть, этому причиной было отчаяние, которое не мог скрыть князь Василий? Она любила его за европейские манеры, широкий ум, образованность и умение мечтать, не замечая огромной разницы в возрасте и нерешительности, от которой до предательства — один шаг.

Но любовь — любовью, а дела прежде всего. Софья решительно отвергла уговоры Голицына отсидеться в стороне от схватки, тем более что ее согласилась поддержать мудрая тетка Татьяна Михайловна, севшая рядом с ней на тронном возвышении. Царевна была готова поставить кресло и для Натальи Кирилловны, но та предпочла усесться подальше от падчерицы рядом с патриархом и царевной Марией Алексеевной.

Что было дальше, знает каждый, кто хоть немного интересовался бурной историей России XVII века. Софья затянула прения до вечера, предложив продолжить их утром, но не успел предводитель староверов Пустосвят с товарищами покинуть Кремль, как все они были схвачены и вскорости казнены. Этим решительным маневром Софья пресекла беспорядки, и даже нарышкинский клан вынужден был признать, что мудрая царевна была на тот момент единственной правительницей, умевшей держать стрельцов хотя бы в видимости повиновения.

Правда, угроза оставалась, но она была видна далеко не всем.

Софья ни за что бы не призналась, что гораздо больше староверов она боится судью Стрелецкого приказа князя Ивана Хованского, которого стрельцы любили за приверженность к старой вере, удаль и умение говорить на их языке без барского высокомерия, хотя и прозвали Тараруем — «пустомелей».

Да, князь Хованский принимал самое деятельное участие в подавлении майского бунта, да, он был в дружеских отношениях с дядей и всегда выказывал ей уважение, но что-то в холодных глазах боярина, глядящего на нее, точно купец на товар, вызывало у Софьи инстинктивную настороженность. И если Нарышкины были незнатного рода, то Хованский принадлежал к Гедиминовичам и сам мог претендовать на трон. Одетый в модное при дворе польское платье, с коротко подстриженной бородкой и свислыми усами он производил впечатление хитрого и беспринципного политика, каковым и являлся на самом деле.

Поддержав претензии староверов, он затем не выразил никакого неудовольствия их казнью, и этот небольшой штрих лучше всяких рекомендаций рассказал Софье, что он за человек. Она чувствовала, что ей придется с ним еще столкнуться, и была, как всегда, права.

ГЛАВА 4

Хованщина