Первомост

Все теперь в нем раздвоилось: зрение, слух, внимание, даже речь. Думал об одном, говорил другое, смотрел на пергамен, а вычитать должен был из него… Грамоту можно читать всяко. Напрямик читают только дураки. Это все равно что брести через Днепр по глубокому. А нужно искать броду. Стрижак уже сообразил, что Воевода в грамоте — как пень. Этому жужжи в ухо что попало, лишь бы только сумел угодить. Но где же ты его найдешь здесь, затаенное и угодное, в этой коже, ежели она сложена совсем, совсем не про то!

После отъезда митрополита писец у моста снова принялся за свое и писал: «Репа дороже той». Ага, начал воровать. Да и кто бы удержался при таком видном деле?

«Капусты хочется» — стояло в грамоте.

Вепрятиной обожрался и осетрами княжий тиун, вот и потянуло на капусту, видать, еще и на кисленькую.

«По три кружки меду вишневого, по пять — меду вареного, по ведру меду цеженого, по ведру пива ячменного».

Вот пили люди! Да только не все. Как и теперь. Одни пьют, а другие лишь слюну глотают.

«Пшена не было».

Мед ведрами пить, так где же ты пшена напасешься?! Князь скуп был. Лишнего на мост не давал.

«Было пшено и рыба была привезена».

Старательный человек, заботился о рабочем люде.

«Репа дороже той».

Ну и злодей!

Пергамен был исписан с двух сторон. Но и на другой стороне то же самое: «Борщик рвали в пуще». А с чем же борщик варили, спросить бы у них!

«Пшена не было, зато репы два воза, а репа дороже той».

Где же он эту репу брал такую дорогую?

«Пусто было».

Да уж когда и пшена нет, то пусто.

«Дубы везли высокогорные с земли Галицкой».

На холоде дерево растет крепче, а в тепле только разнеживается, как и человек.

«Рыбину ловили».

Но удалось ли поймать, забыл записать княжий угодник.

«Пшена не было».

«Ничего не было».

Да было бы у тебя столько счастья, когда ты вот такое писал!

«Много ели!»

Ели, да не все и не часто.

— Что вычитал? — нетерпеливо пошевелился Мостовик. — Что записано?

— Записано, чтобы всяк со страхом божьим знал и помнил, что мост этот, самый первый и величайший, принадлежит Воеводе Мостовику, — тыкая пальцем в то место, где речь шла про меды и пиво, соврал скороговоркой Стрижак.

— А кем записано? Мономахом-князем, да?

Стрижак передвинул свой длинный костлявый палец на осетра, съеденного митрополитом со свитой, прочел торжественно и размеренно:

— «Се аз князь Великий Владимир Всеволодович Мономах, внук Ярослава, сложил сию грамоту для Воеводы при мосте через Днепр»…

Врать было трудно, да еще так внезапно и напрямик, Стрижак оторвал руку от грамоты, с размаху перекрестился, произнес глухо:

— «Все идем от берега к берегу, у каждого свой мост, ему же и длина своя, а никто не знает, где будет конец…»

— Молитва такая или в грамоте стоит? — спросил Воевода.

— Может, молитва, а может, и в грамоте. В зависимости от нужды, уклончиво ответил Стрижак.

— А про карасей есть в грамоте?

— Про карасей?

— Ну да.

— Караси в воде, а не в грамоте.

— Лепо, лепо. А про лещей тоже ничего?

— Лещ тоже в воде.

— Лепо. Так, может, хоть про осетра что-нибудь там есть?

— Сказано так: «Как осетр царствует над всеми рыбами, так Воевода стоит над мостом и его людом».

Воевода улыбнулся, желтым отблеском сверкнули его глаза. Трудно было понять — от удовольствия или от злости. Стрижак завирался все глубже и безнадежнее, но уж что будет, то и будет. А Воевода хищно улыбался, потому что благодарен был судьбе, а еще потому, что ненавидел весь людской род.

Ибо недостаточно человеку, хотя и особому, иметь под рукой свой мост. Находятся время от времени среди бояр и воевод такие, кто зарится на это добро, да и князья-однодневки докапываются, есть ли у тебя привилегия. Намекал, что есть. Распространял слухи о грамоте извечной, от самого Мономаха списанной. Уж где и как достал эту грамоту и он ли или его предшественники — об этом молчок. Грамота есть — вот и все! Но пока она лежит в ларце — грамота молчит, а нужно бы поставить человека с грамотой в руках — и чтобы прочел складно и толково. И тогда умолкнут все крикуны навеки.

Да только где же взять умелого чтеца? Трудно Воеводе с людьми. Не из кого выбирать, некого подбирать. Скольких уже испытывал на грамоте сей, и все ему торочили о каких-то карасях и лещах, да о пшене и репе, а он хотел услышать совсем другое! И уж если послала тебе судьба человека желанного, так хватай его обеими руками, а то если потеряешь, так навсегда.

— Хочешь мне служить? — без обиняков спросил Мостовик Стрижака.

Тот искоса взглянул на желтолицего Воеводу, мгновение подумал, мигнул глазом, сказал — то ли хозяину, то ли в кружку с медом:

— Могу.

Потом, когда Воевода, считая уже и этого причисленным к своему стаду, встал, Стрижак торопливо добавил:

— А могу и нет.

— Будешь иметь здесь все, — пообещал Воевода, пересиливая себя, потому что никогда никому не обещал ничего, — а от тебя — лишь молитва. По каждому случаю — своя молитва к святому Николаю.

— Негоже, — сказал Стрижак.

Воевода насупился: