Первые леди Рима

В августе 14 года н. э., в возрасте семидесяти пяти лет, Август, сопровождаемый Ливией, отправился из Рима в свое последнее путешествие. Его целью было сопроводить Тиберия, который направлялся в Иллирик по официальному имперскому делу, до города Беневент к югу от Рима. Последние десять лет правления Августа преследовали неудачи, крупнейшей из которых стало жестокое поражение римских легионов в Германии, в Тевтобургском лесу пятью годами ранее. После этой битвы дальнейшая римская территориальная экспансия на севере была временно приостановлена. Границы империи теперь проходили по рекам Рейн и Дунай в Европе, Евфрату на Востоке и по Сахаре в Африке. За оставшееся время существования империи будут сделаны еще несколько новых территориальных приобретений.[252]

Путешествие не прошло благоприятно. Император, всегда страдавший в дороге, заболел диареей во время морского путешествия у берегов Кампании. Экспедиция прервала путешествие на императорской вилле на Капри, чтобы несколько дней отдохнуть, а затем продолжить путь к Беневенту через Неаполь. Отделившись от партии Тиберия, Август, который все еще страдал от болей в животе, развернулся и отправился в обратный путь в Рим с Ливией. Но ему не суждено было вернуться домой. 19 августа, примерно в три часа дня, согласно официальным сообщениям, первый римский император умер в имении своей семьи в Кампании, в городе Нола, недалеко от горы Везувий. Его последние слова были обращены к 53-летней жене, которую, как говорят, он поцеловал и попросил: «Живи, помня о нашем браке, Ливия, и прощай».[253]

Пять дней, пока тело Августа не сожгли на погребальном костре в Кампус Марти, Ливия не отходила от него и молча бодрствовала в своем горе еще долго после того, как разошлись по домам присутствовавшие на похоронах сенаторы и их жены. По традиции обмывать и нести тела мертвых до похорон было делом римских женщин — но реакция Ливии была необычной. Свидетелю, который заявил (вероятно, то было отрепетированное утверждение), что видел, как душа Августа воспарила из пламени на небеса, Ливия заплатила награду в один миллион сестерций, чтобы показать свою благодарность. Потом, сопровождаемая ведущими представителями сословия всадников, она завершила свои обязанности, собрав из костра его кости и положив их в построенный для этой цели мавзолей у Тибра, где уже покоились останки Марцелла, Агриппы и сестры Августа Октавии.[254]

Это одна из версий того, что произошло. Но, как обычно, родилась и другая версия — показывающая Ливию совсем в другом свете. Некоторые исторические источники предполагают, что, опасаясь, как бы Август не изменил своему слову о выборе Тиберия своим наследником и не указал в качестве наследника на последнего живого сына Юлии, Агриппу Постума, Ливия на деле решила избавиться от мужа, намазав ядом зрелые фиги, которые любящему фрукты императору нравилось собирать с деревьев вокруг своего дома. Затем она придержала новость о его смерти, чтобы Тиберий успел добраться до Нолы. Таким образом, за объявлением о смерти Августа смогло беспрепятственно последовать объявление Тиберия новым императором прямо на месте, без задержек, обеспечив гладкий переход власти от отца к приемному сыну. Агриппа Постум, младший сын Юлии и последнее потенциальное препятствие к наследованию, был убит немедленно после формального объявления Тиберия императором. Остается нерешенным вопрос, кто отдал этот приказ.[255]

Ливия — преданная жена у смертного одра своего мужа или же ловкий, хладнокровный политический делец: какому портрету можно верить? Дилемма слишком обычна для изучения этой женщины, и вопрос не в том, как можно ответить на него с должной степенью уверенности. Ливия не была последней императрицей, которую обвиняли в смерти мужа. Поражающая схожесть между зафиксированными действиями Ливии после смерти Августа и рассказами, записанными теми же историками о поведении по крайней мере двух следующих императриц, заставляет нас скептически относиться к таким обвинениям.[256]

Но на кону стоит больший вопрос о пересмотре этих историй о первых римских императрицах. Мы знаем о глубоком беспокойстве в среде римской элиты по поводу появления женщины в общественной жизни при Августе. Там, где власть раньше твердо принадлежала Сенату и распределялась среди его членов-патрициев, теперь, впервые в его истории, Рим получил единую семью, династический клан, из которого должны были выходить правители империи и который ценил женщин — гарантов такого наследования, более того — выставлял это напоказ. А появление на Палатине императорской резиденции, эквивалентной Белому дому или Даунинг-стрит, 10, означало, что теперь женщины руководят домом, который также служит штабом правительства, подойдя ближе, чем когда-либо, к эпицентру политической власти, — и в прямом, и в переносном смысле.