Первые леди Рима

Из своего выгодного места ссылки на Черном море Овидий, поэтический противник режима Августа, однажды дал запоминающееся описание одной из таких аудиенций. В письме жене в Рим он попросил ее сходить к Ливии, которую эмоционально описывал как женщину с воздушной красотой Венеры, характером Юпитера и добродетелями женщин старых времен, чтобы походатайствовала за него перед императором. Он посоветовал жене тщательно выбрать время прихода: «Если она занята чем-то более важным, отложи свою попытку и будь внимательна, чтобы не испортить мои надежды торопливостью. Но умоляю тебя не ждать, пока она совсем освободится; у нее едва есть время, чтобы заботиться о собственной персоне». Между строк этого льстивого описания видно, что на деле поэт ехидно высмеивает грозную репутацию Ливии, описывая посещение своей женой ее дома как логова монстра, и при этом хитро умудрился сравнить Ливию с перечнем мифических чудовищ женского рода: «Она не злая Прокна, или Медея, или Клитемнестра, или Сцилла, или Цирцея… или Медуза со змеями, спутанными с ее волосами».

[276]

Недавно найденный текст указа, изданного римским Сенатом в 19 году н. э., открывает, что Ливию публичной официальной записью благодарили за ее личное расположение к мужчинам любого ранга.[277] Это пересекается с литературными свидетельствами, помимо письма Овидия, что Ливия была полезной благодетельницей для многих представителей сенатской элиты. Одалживая деньги тем, кто был слишком ограничен в средствах, чтобы выделить свадебное приданое своим дочерям, она приглядывала за взрослением детей некоторых семей — мера, на которую, по-видимому, смотрели как на огромное социальное преимущество для этих мальчиков. Но привычка Ливии принимать сенаторов в своем доме явно раздражала тех, кто видел в этом не столько роль уважаемой пожилой леди, сколько акт самоутверждения вмешивающейся в политику женщины: «Она раздулась до немыслимых размеров, превосходя всех женщин до нее, и превратила в устойчивую традицию принимать в своем доме любого члена Сената и любого желающего. Это факт, который попал в общественные записи»

.[278]

Тиберий изо всех сил боролся с растущей общественной популярностью Ливии. В начале своего правления он наложил вето на ее попытки пригласить сенаторов и всадников с женами на банкет, который она планировала устроить в память об умершем Августе. Женщины обычно приглашали на обед только женщин — и Тиберий в этом случае фактически ограничивал ее лишь ролью, которую она играла на государственных банкетах во время правления Августа.[279] А в другом случае, через два года после воцарения, он сделал выговор матери за то, что та предприняла усилия, чтобы погасить пожар, угрожавший храму Весты. Говорят, Тиберий впал в ярость от новости, что Ливия лично управляла не только простым населением, но и солдатами — всегда чувствительная тема, когда дело касалось уступок женщинам. Тем более что она сделала это, не посоветовавшись с ним.

[280]

Несмотря на это Тиберий прекрасно понимал важность Ливии для него — из-за нити, которая связывала его с Августом. По этой причине куда большее количество портретов Ливии сохранилось с годов правления ее сына, чем мужа. Как претерпела метаморфозы общественная роль Ливии, так изменилось и ее официальное изображение. Несмотря на то, что ей было больше семидесяти, когда Тиберий стал императором, в посвященных ей художественных работах она становилась все моложе.[281] Медленно, но неизменно круглое лицо более ранних портретов претерпевало косметическую операцию, жесткий нодус

с неуклюжим валиком постепенно сменился на более мягкий, с более элегантным центральным пробором, морщинки исчезали, кожа стала глаже, выражение лица — спокойнее и яснее.

Частично это изменение произошло благодаря драматическому повороту в портретных стилях, произошедшему со времени Республики. До века Августа чем более неприглаженными и реалистичными были черты у позирующего, тем более серьезным и солидным воспринимался объект. Теперь произошел возврат к культу молодости, идеализации облика более ранних эллинских статуй — заодно убеждавшему, что лица императорской семьи, представляемые миру, никогда не стареют. Это внедряло понятие о текущей эре, как о прекрасной и застывшей во времени, давая наглядное подтверждение описанию эры Августа Вергилием как imperium sine fine, «империи без конца».[282]