Ему двенадцать лет. Его брат-близнец совсем недавно умер. Де Пальма старается услышать в темноте частое дыхание брата. Пьер часто говорит во сне, потом начинает задыхаться и снова засыпает. Раздался звук, похожий на голос Пьера. Как будто брат зовет маму. Мишель прислушивается, но это просто необычный скрип ставни. Мишель плачет: его второй половины больше нет. Этого не может понять никто. Это знают только близнецы. Остаются только воспоминания. Нельзя их потерять. Этот огонь никогда не должен угаснуть, иначе твоя половина перестанет существовать. Оставаясь один, Мишель разговаривает со своим братом, потому что огонь не должен угаснуть.
В конце этого долгого монолога было что-то вакхическое. Ритм медленный, в три темпа. С каждым тактом жажда мести становилась сильнее. Ненависть танцевала вальс.
Когда спектакль закончился, де Пальма не пошел бродить по закоулкам театра в поисках компании знатоков, обсуждающих спектакль, чтобы покритиковать вместе с ними выступление певцов. Он был бы щедрым на критику: по его мнению, исполнение оперы было посредственным. Но он вернулся домой. Его ум вязнул в еще не завершенных выводах, как ноги во влажной земле. Ева с улыбкой открыла ему дверь и объявила:
— На этот раз мы с Анитой не ругались!
— Она начала разбавлять вино водой?
— Думаю, что да.
От Евы шел опьяняющий, еще не успевший выветриться запах духов. Она не стала переодеваться для дома и встретила своего мужчину накрашенная, в прямой юбке и в чулках — раскинула любовные сети. Де Пальма не стал сопротивляться и нежно раздел Еву. Они спокойно занялись сексом, и любовь укрыла их от мрачных мыслей, а за стенами, в саду, прилетевший с моря ветер яростно трепал сосны. Удовлетворив свои желания, Мишель и Ева укрылись толстым одеялом в мирном тепле своей постели. Когда Ева, лежавшая бок о бок с Мишелем, приподнялась, он увидел ее глаза и подумал, что еще ни разу не видел ничего, в чем было бы столько света, и что ни один художник не смог бы их нарисовать.
Поздно ночью, уже засыпая, Барон вдруг прочел стихи:
— Могу я узнать, что ты читаешь? — нахмурив брови, спросила Ева.
— Это из «Электры» Рихарда Штрауса.
— Тебе понравился спектакль?
Он покачал головой, потом долго молчал, глядя в потолок. Его губы дрожали, словно на них замирали несказанные слова.
Ева положила ногу на его ноги. Она не решалась смотреть на него.
— Версия с Леонией Ризанек для меня навсегда останется самой лучшей, — сказал Барон.
— Вот и хорошо, — сказала Ева. — Теперь я спокойна.
— А знаешь, почему я думаю об этом?
Этот вопрос не требовал ответа.
— Когда мы разыскивали брата и сестру Отран, у меня в машине, в проигрывателе приемника, была запись этой оперы с Ризанек в главной роли. Это великолепно! Я прокручивал запись раз за разом.
— Как сюиты Баха, когда тебя тянет к ним.
— Вот именно.
— А теперь — вопрос! — объявила Ева. — Почему именно «Электра»?
— История Тома и Кристины немного похожа на историю Электры и ее брата Ореста.
Де Пальма поднял в воздух указательный палец, словно школьную указку, и стал рассказывать, проводя этим пальцем линии по воздуху, когда хотел подчеркнуть слово.
— Агамемнон, царь Микен, был убит при участии своей жены Клитемнестры. Через семь лет после смерти царя его сын Орест мстит за него при поддержке и помощи своей сестры Электры.
— Ты это знаешь наизусть! — ахнула Ева.
— Эта история долго не давала мне покоя. В ней есть какая-то загадка. Я чувствую, что эта загадка будет задана снова и что на нее придется дать ответ.
Ева погасла ночник, и на окружавшую их мебель легли длинные синие тени.
16
На следующий день Полина снова ехала по дороге в Кенсон. День был пасмурный. На возвышенностях вокруг города Маноска и на горных гребнях возле Вердона лежал снег. На равнине клочья тумана цеплялись за изголодавшиеся виноградники и обессилевшие деревни.
Палестро стоял на пороге своего дома с узловатой палкой в руках — собирался пойти на прогулку. Он особенно любил климат этих мест зимой и часто говорил, что холод приближает его к доисторическим временам.