Первый человек

Старик пел слабым голосом, но каждое его слово отдавалось эхом от стен пещеры. Этот напев был похожа на тот, что пели женщины, когда оплакивали мертвых. Внезапно песня прекратилась.

Старик встал и подошел к стене. Мальчик увидел в свете факела знаки на стенах — ладони тех, кто был посвящен в тайные обряды. Ни один ребенок не имел права видеть эти магические знаки. Старик качнул факелом над головой, и стал виден большой нарисованный олень, который как будто бежал по потолку. Мальчик, испугавшись, что дух-олень схватит его и унесет, пригнулся еще ниже и закрыл глаза.

В этот момент он увидел, как старик прижал ладонь к скале и сдул на нее горсть земли. На этой руке не хватало трех пальцев — большого и еще двух.

17

Вильжюиф, 20 декабря

ПУМ! Общая комната вздрогнула от резкого звука. Потом еще раз: ПУМ! Тома поднял тяжелые веки.

Большой Люлю колотил своими громадными кулаками по настольному футболу. Дикий грохот исходил из нижней части его живота и заполнял собой общую комнату. Сидящий напротив Люлю Пьеро следил взглядом за зигзагами пробочного мяча. В мозгу у него была полная каша, а глаза после успокоительных были словно выстираны с мылом. С тех пор как он приехал сюда, санитары строго обходились с Пьеро — обездвиживали, надевали смирительную рубашку и пичкали мощной химией — той, которая переворачивает центральную нервную систему и превращает волков в ягнят.

Со времени приезда Отрана в эту лечебницу для тяжелобольных прошло три недели. В последнее время ему разрешили выходить в общий зал. Здесь работали кондиционер и отопление и не пахло неудавшимися жизнями, моющим средством и мочой, как в других общих помещениях лечебницы.

На Люлю была синяя поношенная пижама, брюки которой блестели в протертых местах. От наркотических лекарств его волосы были словно намазаны помадой, а кожа на рябом лице стала липкой. Лицо у него было как у падшего ангела — во взгляде пустота, тонкий нос и щеки все в царапинах от расчесов. Люлю — убийца, Пьеро ничуть не лучше его.

Старший санитар широкими шагами прошел по залу. Расстегнутый, без единого пятна халат развевался при каждом его шаге, как плащ. Через большие окна просачивался серый, словно от грязи, свет: тусклый зимний день все никак не мог умереть. Каштаны во дворе своими прямыми стволами напоминали стоящих по стойке «смирно» часовых. Их голые тощие ветки высовывались из лохмотьев коры. Отран сел на скамью. Ее ножки были намертво прикреплены к каменным плитам, которыми был вымощен двор. Плиты были светло-желтые, бордовые и серые.

Старший санитар прошел по залу в обратном направлении, остановился возле Отрана и спросил:

— Стало лучше, Тома?

Отран не торопился ответить.

— Все в порядке?

Отран слегка покачал головой из стороны в сторону и сделал рукой знак: «Все в порядке».

Сидевший на соседней скамье Франсуа — арестант, у которого в глазах была пустота после многих лет камеры и успокоительных, — задрал вверх свою футболку и натянул ее себе на лицо.

Стал виден его гладкий живот и посередине черная дыра — пупок. Франсуа с недавних пор стал так накрывать голову одеждой, когда не хотел видеть лица обитателей сумасшедшего дома. Он прятался за несколькими сантиметрами ткани. В этом куске материи для него были заключены весь мир и его собственные восторги — видения иного мира, похожего на рай.

Тома закрыл глаза и сделал вдох. Воздух лечебницы больше не раздражал его своим прогорклым привкусом. В последнее время папа советовал ему быть спокойным, не привлекать к себе внимания санитаров. Советовал быть примерным сумасшедшим, ненормальным, которого можно вылечить. Быть тем, кого можно приручить несколькими бокалами медока [28]и такими глупыми занятиями, как скульптура и гончарное дело.

Его час скоро настанет: папа предсказал ему это.