Первый советник короля

Гнали они лошадей немилосердно и остановились, только когда опушка леса осталась далеко позади, а перед ними замаячил тот самый постоялый двор, где нынче утром были пани Чаплинская со спутником. Убедившись, что погони нет и опасаться нечего, тут же устроили совет: что делать дальше.

Возвращаться в панский маеток не хотелось никому. Еще неизвестно, поверит ли подстароста чигиринский их рассказу: мол, уже нагнали беглянку, да тут, как на грех, откуда ни возьмись отряд казаков нагрянул! А если даже и поверит, разве убережет их это от панского гнева? Да ни в коем разе! У панов всегда кто-то другой виноват. «На пали посажу!» – угроза была памятна и приводила в трепет. Подвернутся под горячую руку – и вправду посадить прикажет!

Попроситься на службу к какому-то другому пану? А если таким же злым окажется? Или, упаси Матка Бозка, еще хуже… Много ли толку, избавившись от одного ярма, подставлять шею под новое!

Мелькнула даже шальная мысль: не стать ли разбойниками? Времена сейчас подходящие, беззаконные, строгой власти нет, можно разжиться добычей… Но прогнали ее. Во-первых, грех великий, а во-вторых, когда-то же власть вернется, начнет наводить порядок! Поймают – перевешают. Или на те же пали посадят.

В итоге решили, что нужно добраться до Белой Церкви, где ныне двор мятежного гетмана, слава о котором гремит по всей Речи Посполитой. Но о том, что были на службе у его злейшего врага и оскорбителя Чаплинского, даже не заикаться – упаси Создатель! Просто притвориться, будто бежали от жестокого пана, вконец замучившего злобой и придирками, и готовы верно служить славному гетману, заступнику угнетенного люда. Любую работу выполнят с радостью. Какое-то дело же найдется? Служить будут не за страх – за совесть!

* * *

По дороге к Лавре, куда повез гетман московского посла, злость дьяка немного поутихла. То ли из-за морозца, немного крепчавшего, то ли потому, что умом он понимал, что гневаться, высказывать упреки и бесполезно, и даже небезопасно. Упаси господь, рассердится Хмельницкий да и пошлет царю письмо: не обрадовался, мол, твой посланец, что православный народ тебя восхвалял, в огорчение из-за этого пришел. Может, он тебя вовсе не любит или, пуще того, твой тайный враг?! И чем дело кончится? Хорошо, если государь после возвращения призовет и потребует объяснений, тогда оправдаться можно. А ну как разгневается и сразу велит: в застенок! На дыбе-то в чем угодно признаешься… И что особу царскую «поносными словами» крыл, и что порчу навести пытался. А коли заупрямишься, будешь терпеть и твердить, что невиновен, – в дело пойдет кнут… Дьяк содрогнулся всем телом, представив себя под пыткой.

Поэтому постарался сделать вид, будто ликование киевлян ему приятно.

– Любят в Киеве государя нашего, вижу. Достойно сие, весьма достойно и радостно! Непременно ему отпишу, что народ восхвалял в полный голос.

– Так и сделай, дьяче! – кивнул Хмельницкий с лукавой улыбкой. – Пусть знает царь, какие чувства питает к нему народ наш православный. Государь русский нам как отец родной, хоть годами еще млад!

Бескудников кипел от возмущения, но приходилось смирять себя. Что поделаешь, посол – персона особая, каждое свое слово должен взвешивать, нраву воли не давать. Ах, гетман! Ну, хитрый лис! Ежели здесь все такие, ухо востро держать нужно.

На подъеме, ведущем к воротам Лавры, возникла заминка. Какой-то казак верхом на заиндевелой гнедой лошади, шатавшейся от усталости, растолкал толпу, попытался пробиться к гетманским саням, размахивая сложенным листом бумаги и что-то выкрикивая. Стража торопливо загородила дорогу, схватившись за сабли.

– Что такое?! – гневно нахмурился Богдан, буравя виновника тяжелым взглядом. – Как смеешь порядок нарушать? Не в шинке!

Он уже хотел распорядиться, чтобы казака увели и посадили под замок до разбирательства, но тот успел выкрикнуть:

– Пане гетмане! Привез лист до твоей особы, от полковника Лысенка!

Богдан, не сдержавшись, ахнул, чуть не схватился за сердце. От Вовчура, посланного им на поиски Елены!

– Пропустите его, – велел он страже чужим, незнакомым голосом. Ноги предательски ослабли. Если бы не сидел, мог упасть. Затем, спохватившись, обернулся к Бескудникову: – Прости, дьяче, дело срочное и наиважнейшее. Давно известия жду…

Казак, с немалым трудом спешившись (видать, тоже крепко устал по пути), приблизился вплотную, поклонился и протянул бумагу.

– Прости, милостивый гетмане, что потревожил. Полковник велел спешить что есть мочи, передать тебе этот лист без задержки, где бы ты ни был. В Белую Церковь я ехал, да по дороге мне сказали, что ты в Киев направился! Еле догнал…

Дрожащей рукой Богдан принял бумагу. Больше всего на свете хотелось немедленно развернуть, жадно вчитаться… Но – рядом посол царя русского, немыслимо проявить такое неуважение к его особе.

– Потом прочту, – кивнул Богдан, пряча письмо за пазуху со спокойно-равнодушным видом. Один только он и знал, чего стоило ему это спокойствие. После чего, жестом велев казаку нагнуться, приблизив лицо вплотную, шепнул: – Нашли?! Вызволили?!