Первый ученик

- Хвалю. Хорошо учишься. Тоже почти по всем пять. Вот только по-гречески хуже: четыре с плюсом и по-русски;… По поведению хотя круглое пять, однако должен заметить, что вам, Токарев Владимир, следует построже следить за собой, в особенности же поосмотрительней выбирать себе товарищей - И, скосив, глаза на Самохина, он продолжал: - Старайтесь не потерять своего места в классе и всегда оставаться вторым учеником.

Все заерзали. Многие переглянулись.

«Как? - подумали они. - Значит, Швабра первое место уже раз и навсегда закрепил за Амосовым? Что же это такое? Выходит, что лучше Амосова уже и учиться нельзя?»

- Если по справедливости, - глядя в пол, тихо сказал Корягин, - так Токарев уже давно должен быть первым.

- Что? Это кто позволил вам рассуждать? Корягин, я спрашиваю, что это за разговорчики? А? Критиковать постановления педагогического совета? Выйдите-ка вон из класса. Пройдитесь в коридор.

- Да я не критикую, я только говорю, что несправедливо это.

- Выйдите, говорю. Живо!

- Выходи-выходи, Сережка, не задерживай, - шепнул Самохин. - Какая разница? Иди. Отметки за тебя получим.

Корягин вышел, а Швабра, выгнав вслед за ним и Самохина, продолжал раздавать ведомости.

В классе было тридцать два ученика. Из них первый - Амосов, второй - Володька Мухомор, третий - Бух и т. д. Медведев был восемнадцатым, Корягин - двадцать вторым.

Тридцать вторым и последним считался Самохин.

Когда дошла до него очередь, Швабра велел позвать его в класс и, поставив к доске, сказал с улыбочкой:

- Поведение - три. Троюшечка… По остальным - колы и двойки. Двоечки-с. Краса и гордость класса. Самохин Иван, вы достигли вершины славы. Получите ваши отметочки и останьтесь на час без обеда. Без обедика-с…

Самохин взял отметки и равнодушно, не рассматривая их, сунул в карман. Глядя прямо в лицо Швабре, сказал с чуть заметной улыбкой:

- «Я памятник воздвиг себе нерукотворный…» Правда, Афиноген Егорович?

На этот раз даже Швабра не рассердился.

- Вот именно-с, - засмеялся он. - Вы, Самохин, воздвигли себе такой памятник, какой никому никогда не снился. Память о вас не умрет. В назидание потомству здесь, в этом классе, будет врезана мраморная доска с надписью: «Хуже и глупее Самохина в нашей гимназии не было никого».

- А рядом, - сказал Самохин, - будет еще доска.

- То есть? - насторожился Швабра. - Это о ком же еще доска?

Самоху так и подмывало сказать: «О вас», но на такую прямую дерзость он не отважился и поэтому, прикинувшись простачком, ответил:

- Не знаю… Впрочем, про другого никакой доски не будет… О другом и так будут знать… Без доски…

На этом их разговор и кончился…

ТРИ ЗАПИСОЧКИ

Лобанова недаром дразнили крысой. Он и похож был на крысу. Ходил и вынюхивал, где что творится. Заметит группу ребят, подойдет тихо, сморщит мордочку и слушает. Уши у Лобанова большие, глазки маленькие, носик остренький. Из-под верхней губы глядели два острых зуба. Не хватало только крысиных усиков.

Любил Лобанов больше всего на свете что-нибудь выведать. Выведает, никому не скажет ни слова и устроит какую-нибудь-штуку. Устроит и тайно, один, потешается. Ни радостью, ни горестью ни с кем не делится. Все сам, все сам.

Книжку какую-нибудь читает, ни за что никому не покажет. Спросят:

- Интересная?

Молчит.

- На перемене будешь в чехарду играть?

Молчит.

Захочет - присоединится к играющим, захочет - не присоединится. Среди игры ни с того ни с сего может оставить товарищей и уйти.

Зато все, что делалось вокруг, было предметом живейшего внимания Лобанова. Ничто не могло укрыться от его взора. Если кто-нибудь хотел посекретничать, обязательно осматривался: нет ли близко Лобанова. Но и это не помогало. Точно невидимо и незримо он присутствовал всюду.

Такую черту у Лобанова как-то заметил Швабра. Заметил и стал ставить хорошие отметки. Лобанов не был умен и сразу не понял причины такой неожиданной щедрости. Разобрался он в этом позже.

Однажды Швабра вызвал его в учительскую и сказал с глазу на глаз:

- Вы хороший ученик, Лобанов.

Лобанов сузил крысиные глазки.

- Я на вас очень надеюсь, - продолжал Швабра. - Вы могли бы быть примером в классе, в особенности же по поведению. Да, по поведению…

Лобанов молчал.

- Вот скажите мне, - спросил Швабра, - кто на днях на уроке географии налил лампадного масла в чернильницу, которая стоит на кафедре? Ведь вы знаете.

Уж кто- кто, а Лобанов, разумеется, знал. Только вопрос Швабры его удивил несказанно. Как же можно не знать того, что является секретом в классе? А если Швабра не знает, то это даже странно. Всегда и все можно узнать. Но Лобанов не из тех, кто делится своими мыслями, чувствами, наблюдениями. Поэтому он и Швабре ничего не ответил, только чуть приподнял верхнюю губу и показал белый зуб.

Швабра ждал. Видя, что Лобанов не расположен к откровенностям, попробовал подойти к нему иначе.

- Вы, - сказал он, - пример хорошего поведения, но учитесь, должен признаться, неважно. Хотя у вас по моим предметам четверки, но это еще не значит, что вы на четверку знаете. Правильно?

Лобанов молчал.

Швабра встал и сказал решительней: