Первый ученик

- Вам по-настоящему следует ставить двойку, а если я вам ставил четыре, так я полагал, что вы это сумеете заслужить полной своей откровенностью. Я вас спрашиваю, а вы молчите, как эта дверь, как этот стул, и вообще как истукан.

Лобанов струсил. Понял: Швабра гневается. Шутки плохи. Однако все же молчал.

- Так вы не желаете ничего говорить о том, что у вас делается в классе? - поставил Швабра вопрос в упор. - Подумайте…

Лобанов показал второй зуб и забегал глазками по учительской. С любопытством рассмотрел все, запомнил, где что стоит, но только так, для себя, а не то чтобы для какой-нибудь цели…

Не дождавшись ответа, Швабра сказал ему грубо:

- Идите. Вы мне не нужны.

И с досадою пожал плечами.

Лобанов поспешно вышел.

И с того дня четверки по-гречески кончились. Но Лобанов все-таки не сказал никому ни слова о своем разговоре со Шваброй.

Но иногда Лобанова неожиданно обуревала жажда хоть чуточку разгрузиться от накопившихся секретов. Тогда он прибегал к любимому способу - писал тайные записочки. Так недавно он послал три записки - Амосову, Самохе и Швабре.

Амосову он написал:

«Эй, ты, сообщаю - против тебя заговор. Знаю наверняка. Медведь, Коряга, Мухомор и Самоха хотят тебя спихнуть с места первого ученика. Ха-ха! Как ты себя чувствуешь, зубрилка?

Твой таинственный друг

Серая маска»

Самохе он подкинул такую записочку:

«Амоська знает ваш секрет. Эх, вы, остолопы!

Ночной глаз».

А Швабре написал следующее:

«Афиногеша! Твоему Амоське хотят подставить ножку. А знаешь, кто? Мухоморчик. Смотри в оба до самого гроба. Ку-ку!

Кусачая муха».

Результаты лобановских записочек сказались быстро.

Амосов показал записку отцу. Тот поморщился и спрятал ее в жилетный карман. Когда пришел в гости Швабра, ему сейчас же показали записочку.

Швабра вспомнил и ту, что получил сам. Сказал Амосову:

- Не обращай, Коля, внимания. На завтра повтори двадцать второй параграф. Я спрошу тебя. А Токарева, или, как он там у вас называется, Мухомора, не бойся. Я ему тоже задам вопросики…

Вдруг Швабра повеселел.

- Такие, - сказал он, - задам вопросики, что дыбом встанут его волосики. Хе-хе!…

И довольный своей остротой, он потер руки и, обратясь к Колиной маме, сказал:

- Быть учителем, да еще и наставником… Что за комиссия, создатель, быть, вот, как я, преподаватель! Хе-хе!…

Швабра давно был влюблен в свои способности говорить рифмами. Сказал:

Ах ты Коля, Коля-свет,

Урок выучил иль нет?

И, щелкнув пальцами, он крикнул:

А теперь долой делишки,

Сядем мирно за картишки.

Колины папа и мама расхохотались. Мама сказала льстиво:

- Афиноген Егорович, вы замечательно способный человек. Вы прямо неподражаемы. Почему вы не пишете? На вашем месте я написала бы целую книгу.

Швабра ответил скромно:

- Как знать. Может быть, и пишу. Некогда. Обуреваем, но некогда.

- Ну вот, видите, - всплеснула руками Колина мама. - Прочитайте, пожалуйста, хоть что-нибудь из ваших произведений.

- Что вы, что вы! Избавьте, помилуйте, - кокетливо сказал Швабра. - Какой я поэт!

Однако он скоро уступил настойчивым просьбам и, став в позу, продекламировал:

Белеет парус на просторе

В прозрачной дымке голубой.

Сверкает жемчугами море,

Волна…

- А я знаю, - перебил Коля. - Это похоже на «Белеет парус одинокий…»

- Николай! - одернул его отец. - Тебя не спрашивают…

А когда Швабра закончил чтение своего стихотворения, мама сказала:

- Очень, очень хорошо, Афиноген Егорович, да вы прямо Лермонтов.

- Ну-ну, оставьте, - гордо улыбнулся Швабра. - До Лермонтова мне далеко. Одно только могу сказать: не вольнодумец я. У Лермонтова говорится: «А он, мятежный, ищет бури…» «Мятежный…» Звучит это, конечно, красиво, но…

Швабра задумался, прошелся по мягкому ковру, остановился и сказал решительно:

- Да… В молодости и я многого не понимал, увлекался…

- А теперь? - осторожно спросила Колина мама.

- Теперь? Прозрел. Мятежи и бури - это, знаете ли, пахнет революцией. А что такое революция? Это испорченная фантазия, пыл незрелого воображения. Я - за твердые и незыблемые устои нашего государства. В этом, и только в этом вижу я благополучие Отечества. Я служу, получаю приличный оклад, я слуга государя и верный страж его престола. Роль скромная, но я ею горжусь.

- И я, - сказал Коля. - Я тоже люблю царя и царицу. А Мухомор у нас в классе про царя всякие гадости говорит.

Коля прекрасно помнит, что про царя говорил не Мухомор, а Самоха, но теперь он нарочно свалил это на Мухомора, так как именно он, Мухомор, а не Самоха, являлся его соперником в борьбе за первое место в классе.