– Господи! – Федор застонал. – Прости его! Верни ему спокойствие. Избавь от бесов, что душу его захватили! – и зашелся он в рыданиях, по полу каменному катаясь.
Так день проходит. За ним и второй, и третий. Федор сутки по кормежкам считает. Вот дверь отворяется, и воды кружку да кусок хлеба охранник ему протягивает. Значит, день новый начался. Или старый закончился. На пятый день засовы тяжелые лязгнули, и охранник гаркнул в темноту громко:
– Поднимайся! Тебя Царь на допрос ожидает!
Провели Федора ходами знакомыми да в палаты, где он часто бывал на собраниях думских. Народу немного набралось. Несколько воевод по службе опричной знакомых да бояр, к Царю приближенных. На троне костяном сам государь Иван Васильевич восседает. Подле него Богдан Бельский стоит, а за троном Малюта Скуратов лыбится. Оба довольно на Федора поглядывают.
– Из доноса Петра Волынца известно мне стало, – Царь без обиняков начинает, – что ты, Федор, с отцом своим, воеводой Алексеем Басмановым, да братом Петром в сговоре были с предателями Новгородскими. Ведали вы об измене архиепископа Пимена, что с боярами готовил переход Новгорода и Пскова под власть супостата кровного короля польского Сигизмунда Августа. Признаешь ли ты, Федор Басманов, вину свою?
– Нет, – Федор головой качает и смело в глаза Царю смотрит. – Я всегда был верным псом государевым. Хоть и не все мне в делах твоих по душе было.
– Так ведь ты супротив меня выступил! – Царь хмурится. – Нешто это твоей измены не доказывает?
– Я сказал о том, что думалось. Но предательства никогда не чинил, – Федор твердо отвечает, гордо голову вскинув.
– А вот отец твой другое толкует, – Малюта из тени трона выходит. – Он и брат твой покойный, Петр, вину признали да покаялись.
– Петька… – Федор на колени падает да голову руками обхватывает. – За что ж вы душу-то невинную загубили?
– А ты сознайся, Федя, в измене своей, – Царь ласково ему говорит и кривится улыбкою гнилой. – Зачем зря страдания на себя принимать?
– Во многих грехах я повинен, но не в предательстве! – Федька на ноги встает и рукавом глаза утирает.
– Привести старуху! – Царь два раза в ладоши хлопает.
Двери тяжелые распахнулись, и вошла в них ведьма в обносках драных. Космы седые кровью залиты, а вместо глаз белых дыры пустые зияют.
– А скажи-ка нам, старая, зачем к тебе Федор Басманов хаживал? – Малюта ее спрашивает. Та всем телом дрогнула и прерывисто зашептала:
– Приходил за зельем любовным. Говорил, что государя приворожить хочет.
– Ну! – Царь грозно выкрикнул. – Признаешься в том, что хотел меня опоить?
– Признаюсь, – Федор отвечает, голову склонив.
– За то, что хотел меня околдовать, смерть тебя ждет неминучая! – Царь говорит и рукою машет.
Подошли к Федору охранники черные, нацепили на руки-ноги его колодки тяжелые и отвели снова в камору темную…
========== Глава 31 ==========
Хуже смерти лишь ее ожидание. Дни без счету в один сплошной мрак кромешный слились. В голове горячечной только молитвы остались.
Дверь тяжелая наконец отворилась и впустила свет тусклый в камору мрачную. Прищурился Федор да на стражника глаза поднял.
– Подымайся, пес! – говорит тот коротко и пинает Федора сапогом тяжелым.
В пыточной знакомой, страхом и болью пропитанной, встретил Федора Малюта Скуратов. Снял он колоды с него тяжелые да поднес чашу с вином.
– Чего это ты удумал меня вином потчевать? – Федор у него спрашивает и, не задумываясь, пьет из чарки.
– Не испужался, – Малюта усмехается. – А ежели я тебя отравить решил?
– На смерть осужденному яда глупо бояться, – Федор головой качает.
– Это я приказал вина тебе поднесть, – из темноты раздается, и выходит на свет Царь. Машет он рукою Скуратову, и тот выходит из комнаты. – Напоследок, чтобы порадовать. Изменился ты Федя, – вздыхает Царь тяжко. – Я помню тебя совсем другим. Веселым да горячим. Не серчаю, за то, что приворожить хотел. Потерять любовь мою боялся, потому и на колдовство решился.
– Прав, государь, – Федор на него глаза понимает. – Токмо не любовь твою я потерять боялся, а власть, что она мне давала.
– За честность похвалы достоин, – Царь ухмыляется. – И надежу тебе дам смерти избежать.
Тут Малюта Скуратов воротился, а за ним воевода Басманов еле бредет, веревками опутанный. Рубаха на нем изодрана. Лицо все в струпьях кровавых. Руки плетьми изломанными висят, пальцы все перебитые. Вместо рта месиво из кожи и плоти.
– Федя! – отец к сыну кидается. – Нет больше Пети нашего. Не сдюжил он, под пытками вину свою признал да только от смерти лютой не спасся.
– Ты-то, тятя, пошто на себя взял то, чего не творил? – Федор отца за плечи осторожно обнимает. – Неужто боли не выдержал?
– Слаб я оказался, Федя! Думал, ежели признаюсь, то Петю тем самым спасу. Страшнее смерти токмо смерть сына видеть, – отвечает воевода и в рыданиях горьких трясется.
– Будет! – Царь кричит громко. – Я не за просто так отца твоего сюда позвал. Решил в последний раз тебя испытать! Ежели сможешь отца свого жизни лишить, то помилую я тебя, – и со словами этими протягивает он Федору нож наточенный.