Пес

Но в чопорной тесноте трамвая тревожные мысли опять настойчиво полезли в голову, и отделаться от них было просто невозможно. К тому же застарелый лекарственный запах желтых деревянных скамей немедленно напомнил про тот, другой запах. Стиснув в карманах пальто кулаки, Дэвид Лэшли спросил себя: возможно ли, чтобы взрослый человек так поддавался каким-то детским страхам? И в то же самое мгновение вдруг с острой уверенностью осознал, что никакие это не детские страхи — это все та же непонятная тварь, что преследовала его годами, становясь все сильней и опасней, пока, будто у демонического волка Фенрира с наступлением Рагнарёка, ее зияющая пасть не стала уже задевать челюстями небо и землю, стремясь распахнуться еще шире. Тварь, что неотвязно ходила за ним по пятам, иногда так далеко позади, что он забывал о ее существовании, но теперь так близко, что он чувствовал на затылке ее холодное тошнотворное дыхание. Оборотни? В библиотеке он прочитал про них почти все, в тревожном оцепенении перелистывая пыльные тома, но прочитанное делало их какими-то безобидными и безликими — лишенными всякой жизненной силы суевериями — в сравнении с тварью, что была плоть от плоти огромных расползшихся городов и хаотически переплетенных народов двадцатого века, настолько плоть от плоти, что он, Дэвид Лэшли, уже пугался рычания моторов и тоскливых завываний фабричных гудков — звуков одновременно животных и механистических; вздрагивал и торопливо отступал при виде фар в ночи — этих ослепительных немигающих глаз; невольно поеживался и убыстрял шаг, заслышав крысиную возню в переулке или ухватив взглядом темные очертания изможденной дворняги, роющейся в отбросах на пустыре. «Шмырг да шмырг», — сказала мать. Какими еще словами опишешь пытливое, назойливое любопытство зверя, всю ночь в его снах таившегося за дверью спальни, а потом вломившегося внутрь, чтоб поставить грязные лапы ему на грудь? На мгновение на желтом потолке и кричащих рекламных плакатах вагона проявилась его безобразная морда… красные глаза, словно подернутый грязной пеной расплавленный металл… челюсти, сочащиеся черной нефтяной слюной…

Дэвид дико оглянулся на соседей по вагону, пытаясь стряхнуть это видение, но оно словно перескользнуло на них вместе со взглядом, заразило собой, придав лицам уродливые собачьи черты — отвисшую скошенную челюсть довольно смазливой вроде бы блондинке, узкую башку и широко расставленные глаза небритому механику, возвращающемуся с ночной смены. Он попытался обрести спасение в открытой газете, которую читал сидящий впереди, и принялся напряженно водить глазами по строчкам, не обращая внимания на неприглядное впечатление, которое производит. Но на карикатуре внизу был нарисован волк, и он быстро отвернулся, чтобы уставиться сквозь пыльное стекло на проплывающие мимо магазины. Постепенно ощущение гнетущей опасности немного отпустило. Но карикатура все-таки что-то зацепила у него в памяти, напомнив о другом подобном рисунке, времен еще Первой мировой войны. Что изображал волк или пес на той более ранней карикатуре — войну, голод или жестокость врага, он сейчас бы уже не сказал, но тот не оставлял его сны неделями, таился в темных углах, поджидал на верхней площадке лестницы. Позднее он пытался объяснить эти страхи тем, что с присущей ребенку наивностью излишне конкретно воспринял символику карикатуры, но убедить себя до конца так и не сумел.

Кондуктор проворчал название одной из центральных улиц, и Дэвид опять затерялся в толпе, найдя облегчение в беспрерывном движении и мимолетных столкновениях с плечами прохожих. Но когда штамп-часы издали свое протяжное мелодичное «банг!» и он повернулся, чтобы сунуть свою карточку в компостер, девушка за стойкой подняла взгляд и улыбнулась:

— За собаку тоже будете пробивать?

— За собаку?!

— Ну да, только секунду назад здесь была. Прибежала прямо за вами, будто вы ее — в смысле, будто она ваша. — Она коротко фыркнула себе под нос. — Наверное, миссис Монморанси прислала кого-то из своих мастифов поразнюхать настроения среди рабочего класса.

Он продолжал туповато таращиться на нее.

— Шутка, — терпеливо пояснила она и вернулась к работе.

«Надо взять себя в руки», — услышал он собственное бормотание, пока лифт бесшумно опускал его в полуподвал.

Дэвид беспрестанно повторял эту банальную фразу, пока торопливо бежал в раздевалку, оставлял там пальто и пакет с бутербродами, быстро и тщательно причесывался, опять бежал по все еще пустынным проходам между прилавками и занимал свое место в отделе носовых платков и носков.

«Это просто нервы. Я не спятил. Но все равно надо обязательно взять себя в руки».

— Конечно спятил. Разве ты не знаешь, что, когда человек разговаривает сам с собой и никого вокруг не замечает, это первый симптом сумасшествия?

Рядом остановилась Гертруда Риз, направляющаяся в отдел галстуков. Светло-каштановые волосы, усердно завитые и уложенные, обрамляли серьезное, не слишком-то миловидное личико.

— Извини, — промямлил он. — Просто я что-то нервничаю.

А что еще скажешь? Даже Гертруде.