Пес

— А между тем что происходит внутри каждого из нас? Я отвечу. Накапливаются все виды сдерживаемых эмоций. Страх накапливается. Ужас накапливается. Новый вид опасливого благоговения перед тайнами Вселенной накапливается. Вместе с физической формируется и психологическая среда… Погоди, дай закончить! Наша культура становится предрасположенной к инфекции. Откуда-то извне. Почти как бактериальная культура — я вовсе не намеревался каламбурить, — когда она достигает нужной температуры и консистенции для развития колонии микробов. Так вот, точно так же и наша культура в определенный момент вдруг плодит орду демонов. И, подобно микробам, у них есть особая склонность к нашей культуре. Они именно такие, какие требуются. Они идеально ей соответствуют. Ты ни за что не найдешь подобный вид в какое-то иное время или в каком-то другом месте.

Как узнать, что зараза уже проникла повсюду? Слушай, ты ведь воспринимаешь все это довольно серьезно, а? Ну что ж, пожалуй, и я тоже. Да, не исключено, что они уже преследуют нас, пугают, пытаются править нами. Наши страхи для них — питательная среда. Нормальные отношения паразита и организма, его питающего. Эдакий сверхъестественный симбиоз. Некоторые из нас — наиболее восприимчивые и чувствительные — заметят их раньше остальных. Некоторые видят их, не зная, кто они такие. Другие знают, да не видят. Вроде меня, угу?

Так о чем ты там? Я не до конца уловил. А, оборотни. Вообще-то, это совсем особая статья, но я чувствую, что сегодня способен отыскать ответ на любой вопрос. Да, я считаю, что среди наших демонов встречаются и оборотни, но только совсем непохожие на тех, из старых времен. Никакого тебе чистого шелковистого меха, белых зубов и горящих глаз. Ну уж нет. Взамен приходится скорей ожидать какого-нибудь отвратительного пса, который ничуть тебя не удивит, если ты увидишь, как он роется в отбросах или вылезает из-под грузовика. Испугает, ужаснет — да. Но удивить ничуть не удивит. Он ведь будет идеально соответствовать окружающей среде. Являться неотъемлемой принадлежностью города, вобравшей в себя его образы, звуки и запахи. И дико закрученные эмоции, что служат ему пищей, твои эмоции и мои. Вопрос диеты, понимаешь ли.

Том Гудселл громко хихикнул и прикурил следующую сигарету. Но Дэвид только таращился на исцарапанную стойку. Он понял, что никогда не сможет рассказать Тому, что случилось нынешним утром… или днем. Том, конечно, тут же скептически усмехнется и начнет язвить. Но при этом никак было не обойти факта, что Том уже и так дал ответ — пусть и полушутя, но дал. Сам Том и подтвердил это, когда уже более серьезным и дружеским тоном закончил:

— Я знаю, что наговорил сегодня всякого вздора, но все же пойми — при том, как все вокруг складывается, в этом наверняка что-то есть. По крайней мере, я просто не в состоянии выразить свои ощущения как-то по-другому.

На углу они обменялись рукопожатием, и Дэвид покатил на бестолково громыхающем трамвае сквозь город, в каждом камне которого ощущалось неуловимое присутствие заразы, а каждый звук таил в себе надрывные истерические нотки. Мать дожидалась его, и после того, как он устало поспорил с ней на тему «побольше отдыха» и проследил, как она ложится спать, улегся сам и всю ночь напролет пролежал без сна, словно ребенок в незнакомом доме, прислушиваясь к каждому слабому шороху и пристально приглядываясь ко всякой переменчивой тени во тьме.

В эту ночь ничто не проталкивалось в дверь и не прижимало морду к оконному стеклу.

И все же он обнаружил, что утренняя поездка до работы стоила ему заметного усилия — так сознавал он присутствие твари в лицах и фигурах, строениях и машинах вокруг себя. Он словно заставлял себя проникнуть в самое сердце чудища. В нем начинало расти непреодолимое отвращение к городу. Как и вчера, переполненные проходы между прилавками представлялись только удобным местом для засады, и заходить в раздевалку он избегал. Гертруда Риз что-то сочувственно заметила относительно его вида, и он воспользовался возможностью пригласить ее на вечер. Конечно, горько твердил он себе, пока они сидели в кино, она не испытывала к нему особой близости. Да и вообще у девушек не было оснований испытывать особую близость к такому, как он — не слишком разворотливому молодому человеку, по рукам и ногам скованному немощными родителями, крошечные сбережения которого давно уже до последней капли иссякли. Он назначал им свидания, вел серьезные разговоры, поверял свои надежды и амбиции, а потом они одна за другой исчезали, чтобы выйти замуж за кого-нибудь другого. Но все это абсолютно ничего не меняло, в тот момент он нуждался просто в добром участии, которое могла дать ему Гертруда.