Пещера Рыжего монаха

— В том-то и дело, что еще вчера никого не было! Слушай дальше. Я, конечно, первым делом подумал, что это кто-то из здешних встречать фелюгу пришел. Окружили. Поднимаю бурку, которой человек укрыт, и на тебе — девочка!.. Ну, подросток лет пятнадцати. Абхазка. Что ей там понадобилось — ума не приложу. Спрашиваю: кто такая? Она, понятно, испугалась сначала: как-никак мужики вооруженные кругом. Но отвечать — не отвечает. Пробовали абхазцы с ней по-вашему говорить, то же самое — молчит. А время идет, того и гляди, фелюга появится. Что делать? Решил ее к вам отправить. Не тут-то было! Она, как кошка, разъярилась: кусается, царапается… И все молча, заметь. Вот, видишь? — Чекист показал ладонь, на которой, и вправду, были свежие царапины. — Ну ладно, одолели, конечно. Пришлось для нее бойца выделить, Тихонова. Завернули в бурку и на седло к Тихонову посадили. Потом уж он рассказал, как дальше дело было.

Приехал с ней в город, и тут ее точно прорвало. На улице Красных Партизан она так заголосила, что конь под ним — на дыбы, собаки отовсюду сбежались. Такой тарарам поднялся, что боец с перепугу ее выпустил. Да и то, правда: что люди подумали бы… Ведь, следуя вашим обычаям, его бы на месте прирезали.

— И то, правда! — Эшба расхохотался. — А дальше что?

— Понятное дело: она наутек по улице, а он, не дожидаясь, пока народ сбежится, галопом ко мне.

— Ну и дела! А еще, говорят, абхазские женщины — народ забитый. Так и не знаешь, кто она?

Чекист пожал плечами.

— Ладно, бог с ней. Сейчас давай о деле поговорим. То, что арестованные — не контрабандисты, уже ясно. Кстати, видел мальчугана, который со мной на улице был? Он кое-что интересное разузнал… Вот она, необразованность наша.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что историю знать надо. Знаешь ли ты, к примеру, что еще в Древнем Египте люди между собой на дальние расстояния с помощью горящих костров связь держали?

— Нет, не слыхал.

— А надо бы знать. В общем, дел у нас теперь будет предостаточно. Похоже, что ниточки, за которые мы ухватились, тянутся к монастырю. Для начала оденься попроще, чтобы на паломника смахивать, и на Святую гору поднимись: там тайник монашеский в крепости есть…

Воронец придвинулся к столу, и оба чекиста надолго углубились в разговор о предстоящей операции.

Глава XIV, о событиях печальных, в результате которых одно становится понятным, а другое усложняется

С того момента, как игумен подарил Василиду краски, для мальчика наступили необыкновенные дни. Будто вместе с красками, выдавленными на палитру, расцвел всеми цветами и окружающий мир. Природа, как бы увиденная заново, превратилась в постоянный источник радости и удивления. И занятие живописью стало бы единственным увлечением послушника, если бы события, происходившие в монастыре, не отвлекали его от этой страсти.

Недомогание отца Георгия, последовавшее за его приездом из Сухум-Кале, через несколько дней, казалось, прошло. Старец встал на ноги, но перемены в его внешности не сулили добра: волосы сплошь побелели, глаза запали, дышал он тяжело.

Среди рядовой братии царило уныние. Отец Георгий правил ею мягко и благодушно, подавая пример святости и бескорыстия. Проповеди его собирали тьму народа.

Как же случилось, что, вызывая всеобщую любовь, в это трудное время он оказался в окружении холодности и непонимания со стороны ближайших сподвижников? Шаг за шагом ему раскрывалась вся система обмана, опутывавшая его. Внешне все выглядело как прежде: прислушивались к каждому его слову, почтительно подходили под благословение, а за спиной творили черные дела. Его желание именем обители помочь голодающим натолкнулось на глухую стену недовольства.

Первое время отец Георгий особенно пугал Василида рассеянностью и отрешенностью взгляда, но по прошествии нескольких дней выражение его лица стало умиротворенным. Василид немало был удивлен переменой. Что за этим крылось?

Однажды мальчик вошел в приемную, когда игумен с большим усердием что-то писал. Подняв глаза от бумаги, он спросил:

— Как там, на митинге говорилось про кощея?

Детская память Василида хранила все.

— Это какой-то крестьянин выступал. Сидят, говорит, церковники на своих сундуках, как кощеи, в то время как народ христианский мрет от голода.

— Так и сказал?

— Так, владыко.

Игумен скорбно покачал головой:

— Ох, грехи, грехи! Ладно, ступай с богом. — Он снова потянулся к бумаге.

Пролезть сквозь кусты, закрывавшие вход в пещеру, где послушник устроил себе мастерскую, старец, конечно, был не в силах и судить об успехах своего подопечного мог лишь с его слов. Вот и сегодня они толковали о живописи, сидя рядышком в беседке по соседству с розарием. Наступившая зима давала себя знать: кусты стояли голые, земля под ними была усыпана увядшими лепестками. Розарий, казалось, одряхлел вместе с хозяином. Но все же благодатный климат побережья и в эти декабрьские дни одаривал людей райской погодой.