Пещера Рыжего монаха

Василид сделал несколько шагов вперед и, когда ствол платана заслонил его от монаха, юркнул в кусты. Спустя минуту монах рысцой выбежал на аллею. Он топтался, озираясь, вид у него был растерянный, комичный, и Василид едва не прыснул в своей засаде — ловко он одурачил казначеевского прислужника. Но вслед за этим настроение у него испортилось: теперь он твердо знал — за ним следят.

Немного помедлив, брат Агавва побежал дальше.

В пещере Василид постепенно пришел в себя — запахи красок и лака действовали на него успокоительно.

Помещение за недолгое время приобрело жилой вид. Посередине стоял мольберт с незаконченной картиной, к стенам были прислонены остальные работы. Сознание того, что он один может распоряжаться здесь, побудило мальчика создать некоторый комфорт. В углу лежала небольшая козья шкура, на которой он мог прилечь в минуты отдыха; камни, служившие сиденьями, покрывали тряпицы. В трещины стен он вбил клинья и подвесил на них две полки: на одной лежали материалы для живописи, на другой — книги, раздобытые с помощью отца Георгия, преимущественно те, в которых было много иллюстраций. Кроме того, с разрешения игумена, Василид держал в мастерской кое-что из еды.

Федя мог прийти с минуты на минуту. Василид прибрал мастерскую и разложил вдоль стен картинки в том порядке, в каком собирался показывать их другу.

Василид давно не виделся с мальчиками. Сегодняшняя встреча была для него знаменательной: впервые он решился вынести на чужой суд свои живописные творения. Однако, боясь насмешек со стороны Аджина, он пригласил пока одного Федю.

Едва Василид закончил приготовления, как снаружи донесся стук упавшего камня: было условлено, что Федя отыщет провал в монастырской стене и, давая знать о своем приходе, бросит в него камень. Василид выбежал в парк и, взобравшись на стену, помог другу влезть на нее с той стороны. Потом провел его через кусты в пещеру.

От пещеры Федя пришел в восторг. Он всю ее обошел, все осмотрел. Только после этого Василид поставил на мольберт свою первую картину.

— Ух ты! — сказал Федя. С минуту он рассматривал ее, а Василид, замирая от волнения, стоял рядом. — Неужели сам рисовал? — спросил Федя.

— Сам, кто же еще…

— Здорово! — сказал Федя с глубоким убеждением. — Я так не смогу. А кто это рядом с медведем?

Василид покраснел от удовольствия.

— Это человек божий Алексей, он в лесу жил, к нему все звери ходили, любили его… Здесь он медведя кормит.

— Понятно. А где у медведя вторая задняя лапа?

— Как где? Она за первой спряталась.

— Как же она могла спрятаться?

— Вот чудак! Смотри! — Василид отошел на несколько шагов. — Если я боком к тебе встану, будет видна вторая нога?

— И правда, не видно, — согласился Федя.

На следующей картине была изображена лань с теленком у ручья. Теленок пил, а мать тревожно смотрела в сторону. Дальше следовали: рысь, притаившаяся на суку; караван ослов на горной дороге; кобылица с жеребенком, резвящимся на лугу.

— Ты и коней рисовать умеешь! — удивился Федя. — Слушай, взял бы и нарисовал красноармейца на коне, в буденовке, с саблей и пикой. Знаешь, как красиво может получиться!

— Ладно, я попробую. Только у меня люди хуже выходят.

— А ты людей учись рисовать, с ними интереснее будет.

Друзья уселись на камнях.

— А вообще-то как дела? — спросил Федя. Лицо Василида опечалилось.

— Плохи дела.

— А что?

— Казначей на меня, видать, злобствует; если, не дай бог, что с отцом Георгием случится, съест он меня.

— Ты, Василид, потерпи. Пока время голодное, здесь отсидись, а там что-нибудь придумаем. По новому декрету попам запрещено детей воспитывать: если невмоготу станет, всегда тебя можно забрать.

— А куда я денусь? Пропаду я в миру: кругом безбожники, смеяться надо мной станут.

— Да ты что! — горячо воскликнул Федя. — Мы с Аджином рядом будем — пусть только посмеют тебя обидеть!

Василид слегка повеселел:

— Ладно, там видно будет…

— А чего ваши попы не поделили? — спросил Федя.

— Не попы, а отец Георгий с святыми отцами, — поправил недовольно Василид. — Я же говорил, что отец Георгий хочет деньги на голодных пожертвовать, а Евлогий со своей шайкой тому противятся. По всему видать, замышляют что-то недоброе, смерти его жаждут. — Василид понизил голос: — Я тут кое-что узнал: деньги-то, о которых речь идет, — не просто деньги, а целое сокровище.

— Сокровище? — Федя насторожился.

— Да, сокровище, — повторил Василид, придав как можно больше значительности своему лицу.

— Может, пустяки какие-нибудь, безделушки?

— Как бы не так! С чего бы тогда сыр-бор разгорелся. Мне сам отец Георгий рассказал: золото, серебро, драгоценности.

— Откуда же оно взялось, сокровище?

— Этого он не сказал. Знаю только, что давно это было.

— А остальная братия про него знает?

— Сомнительно. Как я смекаю, оно даже не записано нигде, а так, само по себе хранится.

— Да, что-то здесь нечисто. А в ревкоме о нем знают?

— Нет, конечно.

— Вот здорово! — вскричал Федя. — Пойти в ревком да рассказать обо всем. Уж будь спокоен, там разберутся.

— Нет, ты не горячись. Может, отец Георгий по-своему повернет, он что-то замышляет против своих недругов.