Пеший камикадзе, или Уцелевший

Для Анжелы, которая в «нулевые» была ещё ребёнком, слова «кадровый военный» не олицетворяли что — то особенное и красноречивое, скорее, посредственное — специалиста отдела кадров или того хуже, о ком говорят «тот ещё кадр» — и в чём отличие кадрового от других дубовых военных она не знала. Для неё все они были одинаково мыслящие, всегда одним местом, а это не вызывало у неё никакого чрезвычайного чувства. Она точно знала, что на Донбассе живые деньги только у мужчин из ополчения, и они — кадровые или не очень, а большинство были «ещё те кадры» — рано или поздно придут к ней, чтобы отдать ей немного, не все деньги сразу, а какую — то часть, потому что избавление мужчин от денег в зоне боевых действий шло по двум очевидным сценариям: кабаки и проститутки… И даже если она неверно для себя толковала значение этого, — почему — то для Егора содержательного, — идиоматического выражения, она не спросила Данилу о нём, потому что не хотела ничего понимать. Это было её правило: ничего не понимать и потом всё забыть. В этом она видела своё нынешнее сознательное обречение и фундамент для дальнейшего счастья.

Егор отхлебнул ещё и предложил Анжеле.

— Ты как здесь оказался опять? — спросила она, сделав небольшой глоток.

— К тебе шёл…

— Дань, ты серьёзно? — включила она парфюмерное звучание своего голоса. — И зачем?

Он смутился. Егор шёл к Анжеле за тем и с тем чувством, в котором не было большой радости: у него были деньги, и он не беспокоился за свой «крестный» ход. И вдруг сейчас смутившись, осознал, что запланированное самоубийство в конце сего спектакля тревожило его куда меньше, чем то, что он хотел отыграть в первом акте — получить развратный, ни к чему не обязывающий, не бесплатный секс.

— Забыл… — вдруг соврал Егор. — Шёл, помнил… потом взрыв и… Забыл!

— Помочь вспомнить? — улыбнулась Анжела выжидающими яркими глазами.

Было тяжело сопротивляться: выглядела она чертовски соблазнительно. Нет, совсем не потому, что он был пьян и у него рекордно — давно не было секса… Анжела казалась другой, чистой, не потасканной. А ещё эта пьянящая, льющаяся с её алых губ и загадочных глаз, где — то взятая нежность…

«Вероятно, шлюхой была недолго?» — решил Бис, на секунду подумав: может, не нужно ему всего этого? И не потому, что «рекордно — давно не было» — самый глупый рекорд, а потому что у него не было близости ни с одной женщиной кроме Кати…

— Нет… Спасибо… Пока не хочу… — строго произнёс он, словно слов таких в человеческом языке ещё не было и он их выдумал первым, испытывая при этом всевластную телесную чесотку внизу живота, будто на распутные чресла насыпали горящих угольев и там с треском разошлось всё по швам к чёртовой матери.

Она тихо и тепло рассмеялась.

— Ладно. Хорошо… — пожала она плечами.

Егор ничего не ответил на всякий случай, потому что до конца не понял, что могли означать её слова — в его голову ничего толком не лезло, он сидел на краю кровати и внутри него дрожал какой — то оголённый нерв.

— Ладно, — согласился он.

Егору не было хорошо или плохо, ему было мучительно тяжело. К тому же он не вполне понимал, не знал, что с этим делать, чтобы исправить или изменить. Ему было всё равно: «хорошо» и «плохо» были тождественными оценками его теперешнего состояния.

— … ты пока вспоминай, — сказала Анжела, — я быстренько узнаю, как там внизу… у девочек. И вообще… — И вышла.

В номере стало тихо и мрачно, словно весь свет был не в светильниках и торшере, а в ней и она, уходя, его забрала. В возникшей тишине на ум Егору неожиданно свалились слова Кати о счастье, которые она часто повторяла. Счастье любит тишину, — так она говорила. Что это означало? Что если ты счастлив — молчи, живи тихо и скромно… Вроде бы всё просто и даже легко! Такое человек вполне способен был вытерпеть. Ведь, когда человек несчастен, чтобы излить душу, снять камень с сердца, он кричит об этом на весь мир — наверное, как мать на могиле сына… Зачем тогда голос, спросишь? Неужели для страданий и скорби? Чтобы волком выть? — теперь Егор понимал счастье так же, как мужики из осаждённого украинской армией городка под названием Счастье где — то в Луганской области: «…защищать от всего света и… самого себя!» — Счастлив ты или несчастлив — молчи. Никому ничего знать не нужно, тогда не найдётся завистников и тех, кто станет злорадствовать и вообще злословить о твоём горе. Наверное, как — то так… — измученный таким, в двух лицах, разговором с собой, Егор достал пистолет. — Когда человек оглушительно счастлив, он лишён бдительности. Счастье, оно ведь пьянит до одури: умереть пьяным в дугу или охмелевшим от счастья легко, не заметишь. А когда несчастлив, — если не знаешь, не столкнулся с этим, — происходит то же самое… только умереть не жалко, ведь жизнь ни хрена не стоит… Пей до чертей! Для этого денег дохуя и не нужно. — Он отхлебнул из бутылки.