Песнь дружбы

Когда Герман брался за что-нибудь, он работал просто как одержимый — так быстро, что никто не мог поспеть за ним. Ему следовало бы поучиться у Антона: тот умел правильно распределять свои силы, работал без малейшей спешки, размеренно напрягая свои могучие, как у Геркулеса, мышцы и целыми часами выдерживая один и тот же темп. Герман же вскоре был уже весь в поту, а ведь работал он стоя на ледяном ветру. Он копал этот и весь следующий день, отрываясь только для того, чтобы наскоро поесть. Целая гора черной, едко пахнувшей земли лежала перед свинарником: великолепное удобрение, необходимое ему как хлеб насущный. Он ни разу не взглянул на дорогу, ведущую к Борну. Он совсем забыл о том, что ждет гостью. Гости? Нет, теперь это было бы совсем некстати! Окончив копать, он сразу же, без передышки, стал возить щебень, чтобы засыпать им вырытый в хлеву котлован. Получался замечательный утепленный пол для скота.

Карл-кузнец услышал, как он сгребает мусор лопатой, и слез со своей кучи камней.

— Это прекрасно мог бы сделать и я, Герман, правда? — сказал он. — Ты мне только покажи в первый раз дорогу, а там я и сам управлюсь!

Герман сунул ему лопату в руки.

— Но только дело должно идти живо — слышишь, Карл! — сказал он.

Через неделю крыша была готова — прочная, красивая крыша, покрытая, как полагается, толстым слоем тростника. Карл утрамбовал пол гладко, как на току, сверху настлали толстым слоем тот же камыш и поверх него положили подстилку из соломы. Теперь это был действительно теплый хлев. Стены были выбелены известкой, все было чисто и опрятно, здесь прекрасно могли бы жить и люди. Завтра должно было состояться переселение. В глубоких сумерках при свете, падавшем из кухонного окна, они еще пилили доски для дверей хлева.

На следующий день, когда в хлеву были закончены последние приготовления, сразу после обеда Краснушка со своим теленком отправилась на новоселье. Это было настоящее событие. Бабетта глазам своим не поверила, когда увидела новый хлев. Просто великолепно: кругом такая чистота, скотине здесь гораздо лучше, чем им всем в сторожке!

— Доберемся и до этого, потерпи немного! — сказал Герман, слегка важничая. — Погоди, ты еще увидишь, что будет!

Хлев был поистине великолепен. Герман расхаживал гордый и довольный. Он разыскал в сарайчике масляную краску и выкрасил дверь хлева в светло-зеленый цвет. Вот чего они добились! Этот хлев означал, в сущности, гораздо больше, чем просто теплое помещение для скота; лишь теперь, когда он был готов, Герман это почувствовал. Среди печальных развалин вдруг выросло что-то новое! Это был перелом. Хлев был первым признаком начинающегося возрождения Борна.

Это было начало. Началось, помогай господи!

— Такой хлев показать никому не стыдно, Антон!

Еще бы!

— Мы лицом в грязь не ударили, Антон! А как ты думаешь, в нем будет достаточно тепло?

— Если зима будет суровая, мы с тобой будем спать со скотиной.

Герман сидел на бревнах. Он вытянул ноги и принял небрежную позу. Ему хотелось казаться непринужденным, потому что он собирался сделать Антону важное признание, и ему это было нелегко.

— Да, — начал Герман, — хлев получился на славу, спроси кого хочешь!

Он положил руку на плечо Антона, который сидел, согнувшись, с ним рядом.

Они не любили сентиментальностей, никогда не говорили о своих чувствах, и если Герман положил руку Антону на плечо, то это случай совершенно необычный. Антон прекрасно это понимает и ценит. Он не двигается и лишь что-то бормочет.

Ну так вот, говорит Герман, сначала, когда он увидел развалины и все, что здесь творилось, он упал было духом. Даже еще хуже. Он думал, что не переживет этого.

— Конечно! — ответил Антон. — Это каждый поймет!

Да, он совсем упал духом, он откровенно сознается в этом. Но вот теперь построен хлев, и это вселяет в него надежду, придает ему мужества. И вообще за эти дни он снова обрел веру в себя. Одним словом, за эти дни ему все яснее и яснее становится, чего он хочет. Теперь он принял твердое решение. Он решил… Герман замолчал, и плотник вопросительно уставился ему в лицо своим твердым взглядом:

— Что ты решил?

Он решил… Как, однако, нелегко произнести эти слова! Он немного помедлил. Немало ночей ломал он голову над этим решением; в то время, как они спали, как они храпели, он в отчаянии вытирал пот, выступавший на лице от тяжких дум.

И вот наконец последовало признание Германа, которое он делал только ему, Антону.

— Я решил, — произнес он, — отстроить заново весь Борн, сделать его таким, каким он был!

Он сказал это почти торжественно, слова его прозвучали как клятва; его охватило такое сильное волнение, что он встал. Антон тоже поднялся.

— Почему же нет? — закричал Антон, впиваясь взглядом в лицо Германа.

Герман смутился и потупился, что он делал всегда, когда его что-либо изумляло. «Почему же нет?» Без денег, без кредита, без скота, без машин? «Почему же нет?» О чем он думает, этот Антон? Представляет ли он себе, о чем идет речь?

— Ты, значит, думаешь, что это удастся? — опросил он, все еще смущенный, покраснев до ушей. Он открыл Антону свою сокровенную тайну.